МУЖИК (МУЖЛАЙ, МУЖЧИН). Зрелый мужчина с момента вступления в брак и до старости; собирательное название — мужичье (мужиковина, мужичняг, мужняк, мужчинья). М. занимал лидирующее положение в деревенском обществе: глава семьи, хозяин, распорядитель имущества и главный его собственник. Он нес ответственность за семью и хозяйство перед людьми и Богом. Обеспечивая, защищая и воспитывая подрастающее поколение, выступал гаранто существования рода и преемственности, способствовал передаче культурной эстафеты следующим поколениям.

Термин «М.» произошел от праславянской формы «муж», родственной древнеиндийскому тапик, что означает «человек», «мужчина» и интерпретируется для индоевропейских языков как обозначение хозяина, свободного, почтенного и именитого человека, царя, а в переводе на ритуально-мифологический код соответствует имени прародителя племени и первочеловека. В результате присоединения к слову «муж» уменьшительного суффикса образовалось слово «мужик», которое еще в эпоху славянской древности приобрело социально дифференцирующую окраску. В западно-славянских языках им называли маленького человечка, карлика или несовершеннолетнего (подростка). Возможно, по аналогии с тем, что людей, более низких в правовом отношении, признавали за меньших и несовершеннолетних, в Древней Руси слово «М.», сохраняя спектр значений слова «муж», закрепилось как обозначение человека низкого сословия, крестьянина, простолюдина. В этом качестве оно бытовало в русской культуре и в XIX в., отмечая сельского жителя, пахаря, земледельца. Отсюда и глагол «мужичать», то есть быть пахарем, заниматься крестьянским хозяйством: «Му- жичаем помаленьку: пашем да сеем» (см. Пахарь, Сеятель). В Московской, Смоленской, Псковской, Архангельской губ. часто и слово «мужчина» употреблялось в народной среде прежде всего в качестве определения крестьянина, простолюдина: «Мужчиной называется мужик, барина так не назовут».

Социально-правовой смысл термина «М.», подразумевавший в середине XIX в. прежде всего тяглового (обложенного податью) крестьянина, повлиял на формирование представлений о возрастных границах. Так, начало и окончание «мужицкого возраста» соотносилось с принятием «полного тягла» при вступлении в брак и выходом из него в шестьдесят лет: «Это был исправный мужик; он за старостью из мужиков вышел (тягло сложил)». Эту связь подтверждали и глаголы, обозначавшие снятие тягла: «измужичиться», «отмужичить» — перестать быть М.

В народной патриархальной традиции значения понятий «М.» и «муж» тождественны и обозначают женатого человека, главу семьи, хозяина. М. были основой общества, они составляли его костяк — «сход» или общинное правление, на которое возлагалось решение всех общественных дел, поддержание порядка и традиций внутри общины, а также сношения с государством. Высокое общественное положение и социальные функции внесли значительный вклад в формирование представлений о мужчине как о существе более высокой природы по сравнению с женщиной. Это утверждение подразумевало самодостаточность, целостность мужского статуса, в то время как ущербная «человечности» женщины предопределяла ее зависимое положение и необходимость присутствия рядом с ней мужа, обеспечивавшего социальное бытие и защиту от внешнего мира: «Жена без мужа — вдовы хуже»; «Без мужа не жена»; «Мужичок хоть с кулачок, дак мужикова женка; за его завалюсь, никого не боюсь». Это отразилось в оценке всего, связанного с мужчиной, как настоящего, полного, здорового, достигшего высшей степени развития и выражалось такими понятиями, как мужество, стойкость, сила.

В русской традиции именно сила стала знаковым понятием в определении мужского статуса. Она подразумевала не только физическую, моральную, сексуальную силу, а также лидерство, наличие социальных прав, но и обладание мужчиной-хозяином особой продуцирующей энергией, обеспечивавшей преумножение и плодородие хозяйства и соотносившейся непосредственно с его мужской потенцией. Достаток в семье и урожай в поле зависели от степени «плодородности» хозяина и от его умения передать ее полю (см. Пахарь), скоту, пчелам и т. д.

Другим традиционно мужским признаком была разумность. Недаром ее проявление связывали с переходом в следующий возрастной период, например семилетие, совершеннолетие, зрелость, а переход от старости к дряхлости происходил с потерей разумности, что воспринималось одновременно и как размывание половой идентичности: «На бабский разум перешел».

Управление хозяйством, торговля, взаимоотношения с внешним миром требовали от мужчины-хозяина таких личностных и поведенческих качеств, как ум, ответственность и справедливость, которые для вращающейся в домашнем кругу женщины считались необязательными.

Пословицы, отражая подобный стереотип, относили противопоставление мужчины и женщины по этому признаку к божественному замыслу: «Женщина носит длинные волосы потому, что так заповедал Бог, желая волосами пополнить недостающее количество ума, которым наградил мужчину»; «У бабы волос долог, а ум короток». Этиологические легенды связывали длину женских волос с вмешательством нечистой силы в процесс творения, что предопределило отступление от изначальной «человеческой» природы и замену ума на хитрость: белорусы и украинцы объясняли это творением женщины из хвоста собаки или черта. В то же время в народных представлениях стриженые волосы мужчины (молодые стриглись до ушей, пожилые — по шею, выстригая выемку на лбу) имели непосредственное отношение к понятию богоподобия и избранности перед Богом, поэтому отращивание длинных волос для него считалось грехом. Более того, во многих старообрядческих районах существовал обычай выстригания макушки у взрослых мужиков, так называемого гуменца. В Тверской губ. такую прическу называли «венцом» и считали символом бессмертия. Противопоставление длинных волос и стриженых проявилось и в пословицах, например: «Пустая голова не лысеет, не седеет».

Поступки мужчины воспринимались как более осмысленные и деловые, а решения — справедливые. Социальная востребованность придала больший вес и значение мужскому слову и честности в ведении дел, что, в свою очередь, не было обязательным для женщины, которая могла не отвечать за свои слова. О мужском умении держать слово говорили: «Бык вяжется водоводом, а человек — словом»; «Коня коруют уздами, а человека словами», в то время как крепость женского слова постоянно подвергалась сомнению: «Не верь жене в дому, а коню в дороге»; «Баба что мешок, что положишь, то несет». Умение договориться, жить в мире и действовать сообща также считалось мужским свойством. Это качество, как составляющее статуса зрелого мужчины, в быту выражалось в степенности и сдержанности. Разговаривая между собой, М. держались степенно, «разговаривали» (жестикулировали) правой рукой, засунув левую за кушак. Бойкая речь с активной жестикуляцией считалась бабьей чертой. Атмосфера серьезности и деловитости витала на будничных собраниях деревенских М., происходивших осенью и зимой в трактире или в арендованной на окраине избе, а весной и летом — на улице. Там обсуждались хозяйственные и общественные заботы, выслушивались рассказы стариков, солдат, странствующих ремесленников, рассказывали анекдоты, сказки, былички, читали вслух, пели мужские песни, играли в карты, пили.

В сакральной сфере основой «человеческих» качеств мужчины были первотворение, богоподобие и особые, близкие отношения с Богом. Истинность, правильность творения, с народной точки зрения, предопределила большую степень устойчивости мужчины к влияниям потустороннего мира, его противостояние «нечистому», а следовательно, и его ритуальную «чистоту», в противовес «нечистоте» женского начала (см. Баба). В традиционных представлениях свидетельством «чистоты» мужчины считалось его право входить в алтарь. Эти представления регламентировали как повседневный этикет, так и ритуальную сферу, особенно строгие запреты налагались церковью и традицией на соприкосновения женщины в состоянии «нечистоты» с сакральным: считалось грехом входить в церковь, касаться креста, икон, святой воды. Нарушение запрета влекло неминуемое божественное наказание, в том числе и в сфере половой идентичности: у такой женщины могла вырасти борода. Это косвенно указывает на то, что и сама сфера церковного (священного) рассматривалась как мужская, так как в фольклоре борода выступает символом преимущественного положения мужчины. В церковной символике муж- екая борода соотносилась с бородой Адама, которая «обнаруживает в нем мужа древнее Евы... природы более сильной». Именно в бороде видели русские старообрядцы «образ и подобие Божие», а отпускание бороды и усов почитали «святым делом». Разное отношение к сакральному предопределило существование мужской и женской сфер в рамках церковной культуры: различались каждодневные молитвы мужчин и женщин, они обращались за помощью к разным святым покровителям (см. Святые покровители, Женские святые покровители), различными были и формы нательных крестов.

Отражением такой системы представлений было лидерство мужчины в церкви, а также жреческие функции хозяина в кругу своей семьи. В церкви М. стояли ближе к иконостасу, первыми подходили под благословение, на елеепома зание, к кресту и причастию. Представления о мужском первенстве отразились в обычаях, связанных с установлением духовного родства. Тех, кто еще ни разу не был восприемником, старались приглашать первый раз на крестины к мальчику. Для девушки нарушение такого правила могло сказаться на сфере брачных отношений. В Смоленской губ. говорили: «Девка должна первый раз крестить парня, иначе замуж не выйдет», а в Орловской губ.: «Если первой окрестит девку, век в девках просидит». В доме и на улице женщина всегда пропускала мужчину вперед, уступала ему первые роли. Если семья была большой и все ее члены не могли одновременно поместиться за обеденным столом, сначала обедали мужчины, затем женщины, которым иногда запрещалось сидеть и они ели стоя. Отражением близости мужчины к Богу была и пространственная ориентация дома на мужскую и женскую части. Принадлежащими мужчине считались святой угол, передняя и правая половины дома. Мужчины работали и отдыхали, спали днем и принимали гостей в будни в мужской части избы, включавшей передний угол и стену от него к порогу, иногда подполатье. Эту тенденцию повторяло расположение домочадцев за столом во время трапезы: во главе стола под иконами, на самом почетном месте сидел хозяин, справа от него размешались по старшинству сыновья, слева — дочери; хозяйка подавала на стол и сидела слева от мужа или напротив, около печи.

Наделенность мужчины особой священной миссией в наивысшей степени проявлялась в обходах колядников и волочебников, в которых некоторые исследователи видят лиц, выступающих в роли посланцев высших сил и передающих от них благо людям. Принимая участников обряда в доме на Рождество и Пасху, оказывая им гостеприимство, мужчина- хозяин вступал через них в контакт с душами предков и принимал благо для всей семьи и хозяйства. Полученное символически раздавалось им в ходе ритуальных обходов хозяйства и праздничных трапез, когда каждый из домочадцев после молитвенного обращения хозяина к Богу (домочадцы произносили только «Аминь!») получал свою долю из праздничных блюд или из освященных в церкви пасхальных даров (кулича, яиц, пасхи). Аналогичное по смыслу действие хозяин осуществлял и в будни, нарезая и раздавая за обедом хлеб и мясо, в то время как все остальные кушанья подавались хозяйкой. Совершая ритуальный обход, хозяин также обращался к Богу и, замыкая магический круг, «освящал», очищал внутреннее пространство, обеспечивал защиту от потустороннего мира, а чтобы обеспечить преемственность, приглашал души предков на семейную трапезу. Еще более ярко эта функция хозяина проявилась в ритуалах при выборе места, закладке и строительстве дома, в ходе которых он выделял из «природного» пространства часть, которую «освящал», «очеловечивал» и превращал в защищенное внутреннее пространство. Структурообразующая функция, то есть сохранение замкнутого внутреннего пространства и целостности семьи, представляется одной из основных в статусе мужчины.

Основой этого была возможность без ущерба для себя вступать в контакт с потусторонним миром. Именно поэтому мужчина был более устойчив к опасностям отдаленного пространства, в котором была сконцентрирована его хозяйственная деятельность, в традиции он соотносился с внешним пространством, в то время как внутреннее считалось женским: «Мужик в лесу не вор, дома не хозяин». Мужчина занимался обработкой земли (боронил, пахал, сеял, вывозил урожай и удобрения, молотил, укладывал и сушил урожай в овине), косил, вывозил сено, в домашнем хозяйстве в его обязанности входила заготовка дров и древесины и т. п. Значительная часть работ, производимых им в пределах дома, также была ориентирована на внешнее пространство: изготовление и ремонт сельскохозяйственного инвентаря, починка жилых и хозяйственных строений, а также уход за лошадьми. Преимущественно мужскими были отхожие промыслы — торговые и ремесленные, лесные (от охоты до смолокурения), зверобойные и рыболовецкие. Мужскими считались и профессии, выполнение которых, с народной точки зрения, требовало непосредственного контакта с потусторонним миром, — пастуха, мельника, пасечника, плотника, кузнеца, гончара и пр.

Во многих местах существовал запрет на выполнение мужчиной женских обязанностей. Разделение труда было заметнее в полуземледельческих и промысловых районах Русского Севера, а также в рамках большой семьи. Мужчина, нарушавший его, унижал мужское достоинство и становился посмешищем в глазах односельчан; кроме того, соприкосновение с женской хозяйственной сферой могло повредить его половой идентичности. По этим причинам хозяин не заходил в печной угол, не заглядывал в сундуки и клети, где хранился женский скарб и орудия труда или его продукты, не касался утвари, используемой в женских занятиях, кроме процесса изготовления или починки.

На ярмарке мужчины закупали мужской инвентарь (косы, топоры, грабли, вилы, мотыги, оселки, бабки для клепания кос), женщины — посуду, сита, ложки и т. и. Особенно опасным для мужчины считался контакт с хлебной дежой.

В некоторых местах крестьяне верили: если он заглянет в дежу, тесто не поднимется, хлеб не удастся, а он сам утратит мужественность. Поэтому в Брянском Полесье матери отгоняли от дежи сыновей, пугая их тем, что у них не вырастут борода и усы. Сходную опасность видели и в соприкосновении с прядильными и ткацкими орудиями труда.

Полученное от Бога главенство оправдывало в народном сознании закрепление за мужчиной первенства и главенства в семье (см. Большак). Сосредоточение власти в руках жены воспринималось как безусловное принижение мужского статуса, ущербность мужественности: «Не скот в скоте коза, не зверь в зверях еж, не рыба в рыбах рак, не птица в птицах нетопырь, не муж в мужах, кем жена владеет». Мужа, у которого всем в доме распоряжалась жена, называли «дурковатым», он не пользовался уважением односельчан и получал прозвище, образованное от имени жены, которое закреплялось и за его потомками. На Руси широко бытовала поговорка: «Лучше умереть в поле, чем в бабьем подоле».

Экономической основой мужской власти и старшинства были хозяйственные функции. Производительным, приносящим пропитание и доход считался исключительно мужской труд, на нем зиждились стабильность и благополучие семьи и хозяйства: «Мужик в семье что матица в избе». Его роль отмечена большой ответственностью, что отражалось в пословице: «Мужик, умирать собирайся, а земельку паши». Отсутствие необходимого для ведения хозяйства числа мужских рук неизбежно вело к упадку семьи, а смерть единственного кормильца в малой семье — к нищете. Именно поэтому крестьянин Жиздренского у. Калужской губ. называл женщин и детей, оставшихся без М., «сиротами». Эту мысль отражает и широко бытовавшая пословица: «Муженек хоть всего с кулачок, да за мужниной головой не сижу сиротой». Как кормилец мужчина выступал главным собственником и распорядителем семейного имущества, а также основного достояния — земли, распределявшейся общиной по количеству мужских душ.

Именно владение землей и работа на ней рассматривались в традиции как основа статуса и залог власти М.-хозяина. В сакральном значении эти условия являлись обязательными для существования мироздания, так как необработанная (невспаханная) земля и не самосейный, а привозной хлеб считались признаками конца времен,