В июле месяце 1840 г. производилось «исследование» земским исправником и окружным начальником, при чем допрошено было более 70 человек, по следующему случаю: 8 марта два крещеные черемисина дер. Черномужа приносили в лесу жертву кереметю. В висящих под разложенным костром котлах варилось в одном баранина, а в другом рябчик, и подле на елке коптилась часть заколотой лошади, снег был расчищен и на нем раскладены еловые ветви, около которых кругом воткнуты прутики, на концах их находилось по небольшой частице вынутых из баранины потрохов, против каждого сырая из ржаной муки лепешка и тут же смежно положено по одной картофели. Молились черемисы о даровании здоровья болевшим детям. На этом застал их подлесничий и донес о том окружному начальнику. При следствии черемисы заявляли, что церкви они не чуждаются, требования её исполняют, но и старой веры в кереметя оставить не могут, полагая, что «кереметь в состоянии исполнить все наши нужды и просьбы, когда мы его о том молить станем».

Такое же показание дали и черемисы Кугушергской волости, дер. Козловажу, в том же месяце совершавшие большим обществом жертвоприношение и привлеченные к следствию.

Яранский исправник, которого, как видно, часто беспокоил окружной начальник сообщениями о языческих жертвоприношениях в уезде, заставляя этим производить беспокойные и для полиции «исследования», так доносил об одном таком жертвоприношении, на котором пришлось ему, вследствие отношения окружного начальника, присутствовать: «13 мая прибыл я в дер. Кулянур (Шудоморинской волости) в 5 часу пополудни и тут нашел г.окружного начальника Шапалинского, Яранского Троицкого собора протоиерея благочинного и миссионера Поликарпа Кувшинского и местного села Макаровки священника Александра Емельянова. Они объявили мне, что черемисы (крещеные) собрались в лесу от деревни за две версты, что они туда ходили, но к ним вышли из лесу, вероятно завидевши их, только три человека и на убеждение остановить жертвоприношение и моление по их обрядам отвечали сначала: «посмотрим... хорошо», а наконец сказали, что совершат уже предположенное. К сему окружной начальник добавил, что он приказывал им остановиться в своем действии и придти в дерев. Кулянур на сходку для предположенной им поверки очередных списков, но что прошло уже тому довольно времени, а они не являются, и что посланный за ними вновь деревенский десятник не возвращался оттуда, следственно они теперь совершают свои жертвы. Почему и просил от меня дальнейших распоряжений, не надеясь сам на добровольное повиновение собравшегося народа. Видя такое ослушание против начальника, могущее влечь за собою весьма неприятные последствия, особенно по сему предмету, я тотчас отправился на место, куда последовали за мною и он, г.окружной начальник и протоиерей со священником.

В лесу нашли мы несколько горевших костров, на которых уже сжигались заколотые жертвы: гуси, утки и трехгодовалый бык; у первого огня нас встретили два человека (вероятно, нарочно вышедшие) и на вопрос сказали, что народ молится среди леса на сборном для того месте. Придя поспешно туда, я нашел, что толпа стояла пред огнем на коленях, в шапках, не переставая молиться; на костре сжигалась какая-то жертва, по левую сторону их хвойные лавки, установленные пивом в чашках, укладенные разными лепешками, между коими горели восковые свечи, и котел со сваренными частями из всех жертв для пищи. Люди допустили меня близко, не переменяя своего положения, потом взглянули друг на друга, узнали меня и тихо поднялись. Я вошел в самую их средину. На вопрос—зачем они собрались? отвечали: «молиться по своей старой вере, чтобы Бог дал дождя». На дальнейшее убеждение о неуместности их поступка (разговор шел кроткий, в выражениях доступных их понятию) они вновь отвечали, что это делали их предки и они обычая их не покинут. Тут подошли и сказанные лица и в убеждение вступил также и отец протоиерей Кувшинский и силою увещаний заблужденные были доведены до того, что согласились выслушать на этом же месте православный молебен, что и было исполнено тотчас же им же протоиереем, которым все нужное было приготовлено с собою; все черемисы прикладывались к святому Евангелию, животворящему кресту и иконе Спасителя, которую держал в руках приходский священник, и были окроплены святою водою; потом ею же окроплены все места, на которых сжигались жертвы. Пример повиновения довольно замечательный, ибо на месте жертвоприношения этого никогда они не допускали. Но чтобы вполне довершить повиновение, я приказал им огни залить, с места все убрать и идти с нами ж в дер. Кулянур, куда требовал их окружной начальник,—чему все повиновались беспрекословно». Кроме разошедшихся на месте жертвоприношения найдено было 37 человек из 8 селений.

«Обряд у черемис при этом случае таков, что в день совершения жертв слышавшие только об этом, а не только участвующие, не смотря ни на какое расстояние, этот день не работают, а празднуют». В заключение своего рапорта исправник «приятною обязанностию» почел присовокупить, что миссионер Кувшинский «так был доволен успокоением умов, оказавшимся явно в согласии их отслужить молебен, что от радости проливал слезы. Господь видимо благословил чистоту и святость помышлений и молитв, чрез четверть часа желание черемис исполнилось: проливной и продолжительный дождь оживотворил землю».

Усердие Яранского окружного начальника в преследовании языческих жертвоприношений доставляло, как видно, много хлопот земской полиции и кроме того внесло немало раздоров в деревенскую жизнь: явились доносители, как из сельского начальства, так и из среды самих крещеных черемис. Рассматривая дела, производившиеся по рапортам Яранского земского исправника в 1840—1842 г., о совершении крещеными черемисами разных деревень языческих обрядов и жертвоприношений, очевидно, что совершение это было делом обычным у всех черемис, которые решительно не признавали за своим сельским начальством права вмешиваться в их религиозные дела, а возбуждение по ним исследований приписывали просто произволу, личной злобе и т. п. В рассмотренных нами восьми делах за этот период времени, по которым обвинялись отдельные лица из черемис, а также целые деревни, везде находим заявление с их стороны, что они, «исполняя христианские правила, также приносят жертвы по обрядам язычества и оставить того не желают» . Из этих же дел видно, что жертвы всегда приносились в обществе, а не отдельными хозяевами, хотя иногда обвинялись отдельные лишь лица. Новокрещен из черемис Матвей Афанасьев Рождественской волости, деревни Поксты, так показывал о жертвоприношении 15 ноября 1840 года: «Утром рано, пришедши ко мне одножитель мой новокрещен-же Петр Степанов, стал просить меня сходить с ним в лес пособить ему исправить его обещание по своей черемисской прежней вере, помолить бычка и барана; тогда я велел домашним своим истопить баню, вымывшись в ней и надев чистое платье, пошел к Петру Степанову, который отрядив меня и еще двух человек, выдав нам быка и двух баранов, и для варения мяса шесть чугунных котлов, велел ехать вперед в лес, пояснив притом, что в лесу уже у него все приготовлено. По приезде на место нашли тут приготовленные дрова и один сделанный костер; после нас вскоре приехали Петр Степанов с сыном, привезя с собою две кадочки и в суме ржаные лепешки, гуся живого, двух зайцев и двух живых петухов. За ним пришли еще пять человек. Первоначально Петр Степанов прочитал по-черемисски молитву, а потом Григорий Федоров, взяв холодной воды, облил ею бычка и барана и когда встрепенулись, что означает приятность жертвы Богу, с помощью других заколол, потом закололи гуся и петуха; когда же сняли с бычка и барана кожи, гуся и петуха очистили, мясо говяжье и баранье разрубили на части и положили в котлы и только что, повесив их, начали варить, вдруг пришли к нам на место волостной наш голова» и т. д.

Сам же Петр Степанов показывал, что «товарищей приглашал единственно для нужного пособия при чинимых обрядах; моление совершал черемисскому богу, именуемому по нашему «Кюдюрц- Юмо», по русски «бог грома», следуя вере отцов, дав на таковую жертву обещание, по случаю неурожая хлеба, скота и пчел, назад тому лет тридцать (?); но до прошлого года не мог того исполнить по недостаточному своему состоянию».

Спрошенные в числе около 50 душ жители окольных селений под присягою показывали, что «черемисы как деревни Поксты, так и вообще обитающие в краю нашем, держат веру старую черемисскую и молятся своему богу, ходят для сего в леса и по языческому своему обряду приносят жертвы из скота и птиц; ныне-ж из опасения ответствия стали делать это осторожнее, т. е. так же часто, но не так явно; для этой жертвы они скот покупают самый изнуренный, разумеется для дешевизны, ибо иногда у многих не достает их состояния на жертвы, но тянутся из всех сил, дабы что-нибудь принесть своему Кереметю».

Впрочем, во избежание беспокойств, причиняемых наездами исследователей, которые обыкновенно привлекали массу людей для допросов, сельское начальство в большинстве случаев, зная о жертвоприношениях, не доносило, даже когда случалось поймать, так сказать, на месте преступления, что видно из одного дела, возбужденного тем же Яранским окружным управлением.

В д. Кидал-Солы черемисин Василий Максимов со своими соседями приносил в лесу жертву из трех баранов и «на самом действии его идолопоклонства» пойман был сотским Емельяновым и новокрещеным Родионовым, которые отобрали от него мясо баранов, кожи с них и 4 котла, но о преступлении этом Максимова скрыли, как они, так и жители Кидал-Солы, и голова волостной, приезжавший нарочно «для разыскания идолопоклонства». Но по донесениям окружного управления, пристав 2-го стана, «стараясь обличить всех изложенных людей в законопреступлении, немедленно приступил к изысканию справедливости», причем оказалось, что все они «чистосердечно сознались каждый в своем преступлении, ссылаясь из них старшина на сотского, оговаривая, что он три дня пил от Максимова вино, чтобы скрыть его поступок, а сотский - на голову, показывая, что сей последний хотел донести начальству, однакож всеми умолчано». И по этому делу около 50 душ было переспрошено, при чем выяснилось что два десятника и два сотника отказались ехать в лес со старшиною Васильевым для поимки своего односельца, так как и сами они «держат и будут держать старую веру». Самого же жертвоприносителя Максимова показание записано так: «дом наш исполняет христианские обряды, но никогда не оставлял, по примеру прочих соседей, и старой черемисской веры, состоящей главное в языческих жертвах, приносимых в лесах; но как ныне за нами смотрят, чтоб мы не молились по старому, то все по большой части и приносят жертвы по ночам, чтоб никто не видал. Так точно и я прошлого года осенью в ночь Дмитриева дня приносил жертву в лесу, и жертва моя состояла тогда не Кереметю, которого мы однакож знаем, но одному Богу «Юмо-Серлягом», что значит: «сохрани Господи» , трех собственных моих баранов; обряды при сем производил обыкновенные своей веры, т. е. прежде полил крестцы животных водою и когда они каждый порознь вздрогнули, что означало приятность жертвы Богу, тогда закололи, а кровь, собрав в чашу, вылил на огонь. Жертву эту я принес но обещанию, сделанному за что-то еще умершим назад тому лет пять отцем моим, о чем я узнал по повешенному в амбаре к потолку чугунному котлу, ибо черемиса, как скоро за что—либо обещают по своей вере жертву, привешивают где-нибудь в доме на веревку котел, который висит до самого исполнения в виде залога».

Не смотря на ВЫСОЧАЙШЕЕ повеление о том, чтобы не тревожили народ исследованиями его быта, эти исследования все-таки возникали и впоследствии благодаря тому, что более ревностные священники, желая согласно предписанию начальства заменять языческие празднования православными молебнами, не всегда в этих случаях были достаточно осторожны, т. к. замена эта вызывала со стороны инородцев враждебные отношения, а иногда и оскорбление православной святыни.

<...>

С началом нынешнего царствования языческие обряды и жертвоприношения у инородцев становятся предметом больше научных, этнографических, а не судебных исследований; целесообразно же направленная местная миссионерская деятельность, рядом с школьным образованием инородцев, мало-помалу и вовсе прекращает совершение этих обрядов и жертвоприношений. Указанная еще в 1829 г. ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ мера относительно привлечения инородцев в духовные училища, изучение в духовной семинарии инородческих языков, принятые затем, с открытием земских учреждений, меры относительно образования инородцев — все это содействовало тому, что духовная жизнь инородцев, проявления в среде новокрещен языческих обрядов и жертвоприношений, выйдя из области исследований полиции, мало-помалу стали поддаваться просветительному влиянию школы и местного духовенства.

А . Андріѳвскій