(БАБИНА, БАБИЦА). В структуре традиционного общества замужняя женщина любого возраста, в том числе и старуха. С этой точки зрения показательно псковское выражение «выйти в бабы», означающее «выйти замуж», а также называние жены (по отношению к мужу) «бабой». Так могли называть и вдову, потому что прежде чем приобрести данный статус (вдовы), она должна была участвовать в свадебном ритуале.

С проблемой номинирования соотносился тот факт, что с момента вступления в брак женщина зачастую утрачивала свое настоящее имя и носила имя мужа или прозвище, которое возникало от прозвища мужа или его имени (например, Сухарихой называли по прозвищу мужа — Сухарь), свое имя она вновь обретала, становясь старухой. Наиболее распространенное обращение мужа к жене было «матъ» (свидетельствующее о наличии детей в семье), «женка», «хозяйка»; свекра и свекрови — «дочка», «молодка». В Каргополье замужнюю женщину приветствовали: «бабина», «бабица».

Понятие «замужняя женщина» по отношению к слову «баба» более общее. В русской традиции существовала дробная дифференциация в рамках статуса замужней женщины. На уровне состава семьи понятие «баба» относилось к женщине, имевшей и своих детей, и внуков. Причем в той или иной локальной традиции имело место колебание как нижней, так и верхней границы, обусловленное местными представлениями о переходе женщины из одной возрастной группы в другую.

Так, нижняя граница использования номинации «баба» определялась рождением у замужней женщины ребенка, то есть с обретением ею статуса матери. До этого момента ее называли «молодухой», «молодкой», «молодицей». В этом плане показательны характерные для псковского, нижегородского, пермского народных говоров слова «бабиться», «бабничать» со значениями «начинать рожать детей», «становиться матерью», относящиеся к молодухе. В некоторых местностях — в Тамбовской, Тверской, Ярославской губ. вышедшую замуж называли «молодухой» только до беременности, так как на уровне физиологии статус «бабы» связывался с утратой регул (месячных очищений), обусловленной зачатием ребенка.

Вместе с тем в ряде местных традиций для изменения номинации, закрепляющей переход от статуса «молодухи» к статусу «бабы», в рамках семейной терминологии мог иметь значение пол первого ребенка. Так, женщина, родившая первой девочку, в Вологодской губ. называлась «баби- цей», в Оренбуржье и Казанской губ. — «бабой», во Владимирской — «родиткой». Родившая же мальчика продолжала именоваться «молодухой». В Пермской губ. женщину называли «молодухой» вплоть до женитьбы сына. В Сибири говорили: «Если первую дочь родила, то уже и не молодуха. А если только сыновей рожает, то молодухой зовем <...> Как девчонку принесет, так уже и не молодуха»

Несмотря на свойственное русскому крестьянству представление о престижности рождения сына и ожидание появления на свет именно его, все же очевидно, что в традиции более высокий статус имела женщина, которая родила девочку (баба), а не мальчика (молодуха). Этот факт, вероятно, связан с тем, что родившая девочку, по народным представлениям, максимально реализовала свои репродуктивные возможности, поскольку произвела на свет замену себе — того, кто в будущем сможет продолжить воспроизводство жизни (потомства).

Показателем верхней границы статуса «баба» в крестьянской среде воспринималась утрата женщиной репродуктивных способностей, а также изменение социовозрастного статуса ее детей. Так, в Воронежской губ. считали, что если баба «отмылась», то есть «временное» (регулы) у нее закончилось, рожать больше не может, то она «устарела», стала старой. «По данным переписи 1897 г., в западных губерниях Российской Империи... детородный период длился 20— 22 года. Климакс наступал между 42 и 47 годами» (. Известные поговорки: «Сорок пять — баба ягодка опять», а также: «Бабий век — сорок лет» — указывают на сближение статусов девушки/молодухи и старухи. Воронежские крестьянки так описывали это состояние: «Старость... баба из строя выходит, у ней кровя прекращаются, она и слабеет. Я еще маленькая была, помню, к матери приходила старушка одна, она рассказывала: — Когда первого ребенка родит, как с кадушки обруч осыпался, второго родила — второй осыпался, как восьмого родила, так — как кадушка без обручей, и рассыпалась».

Кроме того, повсеместно показателем наступления старости женщины было взросление и изменение социовоз- растного статуса ее детей. Так, в Воронежской губ. женщина считалась старой, когда женили ее старшего сына, в югозападных русских областях — когда все ее дети вступят в брак. Во многих местах статус старухи соотносился с появлением внуков, то есть нового поколения в роду. При этом женщину в семье начинали называть «бабушкой». В Псковской губ. женщина начинала считаться старой с того момента, как ее внуки начинали говорить, то есть обретали дар речи — важнейший признак человека как социального существа, и тем самым как бы «дооформлялись» как «люди».

Традиционно статус замужней женщины проявлялся во внешнем виде: в особом способе убранства волос, в особенностях одежды и головного убора. Изменение прически и костюмного комплекса происходило в процессе свадебного обряда. После венчания или после первой брачной ночи женщины причесывали новобрачную «по-бабьи» и надевали на нее женский убор — «повойник», подносили зеркало и говорили: «Ну-у-у, ты теперь, голубушка, уж баба»

У русских в качестве женской прически преобладали две косы, уложенные надо лбом или закрученные узлом на затылке. Способ плетения кос «по-бабьи» был иным, чем у девушек. Последние укладывали пряди волос снизу вверх, а женщины — сверху вниз. В некоторых местных традициях замужние заплетали левую косу по-девичьи, а правую — по-женски. В западно- и южно-русских областях женщины не плели кос, а скручивали и укладывали волосы на затылке. На Дону такая прическа соответственно называлась «бабник». Головной убор, независимо от его формы, почти всегда полностью закрывал волосы замужней женщины.

Отличительной деталью костюма замужней женщины в ряде центральных и южных губерний являлась понёва — поясная одежда. Даже если в некоторых местах, например в Воронежской губ., эта деталь входила в комплекс одежды не только находящихся в браке, но и достигших совершеннолетия девушек, то по отделке понёвы можно было определить, к какой социовозрастной группе относится ее владелица. У Б. понёвы понизу «обделывались» шерстью, а у девок украшались атласными лентами. Различные элементы декора рубахи, понёвы, передника (тип вышивки, ее цвет, орнамент, количество, месторасположение и т. и.) позволяли судить о возрасте, статусе и жизненных обстоятельствах женщины. Так, в Бирюченском у. Воронежской губ. показателем того, что у женщины есть грудной ребенок, был особый орнамент на подоле понёвы, носящий название «орлиный глаз». Если девушки носили, как правило, расшитые передники, то женщины — преимущественно простые. В целом одежда замужних женщин среднего возраста по сравнению с костюмами девушек и молодух была более сдержанной в цветовой гамме и имела меньше декоративных элементов. С возрастом в костюме уменьшалось и количество украшений. При возникновении тех или иных веяний моды, распространяющихся на одежду, женщины в возрасте все же тяготели к традиционному покрою и материалу. Так, в Псковской губ. в конце XIX — начале XX в. девушки предпочитали юбку как более модную деталь костюма, женщины же продолжали носить сарафан. (Подробнее см. Бабий наряд). В отличие от девушек и молодух, женщины среднего возраста практически не использовали косметические средства: белила, румяна, сурмила .(

В некоторых местных традициях существовали свои формы принятия в женское сообщество молодухи — недавно вышедшей замуж (см. Бабняк). Своего рода приемом в сообщество матерей являлся северно-русский обычай посещения женщинами селения роженицы и ребенка в течение шести недель после родов.

Сфера бытовой и обрядовой деятельности замужней женщины была обширной. На ней лежала ответственность за пищу и одежду для всей семьи, за утварь в доме, воспитание детей и уход за стариками. Крут ежедневно выполняемых работ зависел от типа семьи. В условиях большой семьи среди женщин выделялась большуха, имевшая статус хозяйки, которая распределяла работу между остальными.

Почти повсеместно хлеб на всю неделю (или по потребности) пекла большуха, а также каждый день готовила еду на три-четыре приема, поэтому ей приходилось вставать раньше других, растапливать печь и стряпать. Всякий раз после еды следовало мытье посуды.

К ежедневным заботам хозяйки относилось кормление домашней птицы и скотины, доение коз и коров два или три раза в день, в зависимости от времени года и количества корма. Ценность коровы в крестьянском хозяйстве и ответственность за скотину, лежащая на женщине, породили известную пословицу: «Пусти бабу в рай, а она и корову за собой ведет».

Женским занятием была уборка дома, с особым тщанием проводившаяся накануне праздников. Каждую субботу женщина топила баню, а если ее не было, — печь, для того чтобы все семейство могло помыться, а она — выстирать белье. В любое время года белье после стирки несли на реку, озеро или другой близлежащий водоем для полоскания.

Поздней весной, летом и ранней осенью помимо ведения домашнего хозяйства на долю женщины выпадало много работы вне дома: посадка и прополка огородных культур, ворошение сена в период сенокоса, жатва и вязание снопов, почти все операции по возделыванию и обработке льна и конопли: прополка, дерганье, мочение, сушка, мятье, трепание, чесание. Для многих из этих работ женщины зачастую собирались вместе, нередко устраивали друг другу помочи. На южно-русских территориях женским занятием была также стрижка овец и обработка шерсти.

С Филипповского (Рождественского) поста до посевных работ труд женщины ограничивался домашними делами, а в свободное от повседневных хлопот время она была занята изготовлением пряжи, тканьем и шитьем. В целом ткаческий цикл — от сева до отбелки полотна — растягивался на год, и ему в значительной мере подчинялся годовой цикл женщины.

Обработка растительных волокон и шерсти, ткачество были самыми трудоемкими в женском производстве и вместе с тем важными, так как обеспечивали семью тканями для одежды, постельных принадлежностей, полотенец, скатертей, мешков и др. Многие тканые предметы изготавливали особо для различных обрядов, праздничных дарений в церковь, а также для расчетов с пастухами, коновалами и прочими специалистами.

В семье каждая женщина и взрослая девушка имела свой участок для засева льна, который назывался «льняной со бинкой». Уборка обычно начиналась с собинки. В центральных и южных губерниях, где дерганье льна совпадало с жатвой в начале — середине августа, женщины выходили на эту работу по праздникам и в выходные дни.

Каждой возрастной группе традиционно соответствовала та или иная операция в процессе изготовления тканых предметов. Девочка семи — девяти лет только научалась прясть; для девушек-подростков и достигших совершеннолетия прядение было основным занятием. Взросление сопровождалось постепенным освоением разных операционных приемов, восходящих по сложности. Так, снование нитей, перенесение их на ткацкий стан и заправка последнего, как требующие большой точности и навыка, осуществляли в основном замужние женщины. И хотя девушки овладевали умением ткать и работали на кроснах, наиболее тонкие и сложные по фактуре ткани создавались именно женщинами. В плане противопоставления статуса Б. и молодухи показательно то, что последняя нередко могла ставить свой ткацкий станок «кросна» для работы не в доме мужа, а в доме матери.

Повсеместно наиболее распространенным временем для прядения был Филипповский пост; отсюда тверское выражение «бабий сенокос», означающее период этого поста, когда бабы спешили прясть. Ткали по большей части в Великий пост. Однако кросна могли устанавливать в избе уже осенью или в мясоед. В некоторых местах, например в Смоленской губ., женщины ткали осенью и зимой только для себя, а весной — на семью.

По сути, ткачество являлось главным занятием женщины. Поэтому орудия для обработки льна и изготовления нити стали символами женского труда, что закрепилось в пословицах и поговорках: «Знай, баба, свое кривое веретено» и «Пропало бабье трепало». Женская символика прялки, гребня, веретена обусловила также тот факт, что на них перерезали пуповину родившейся девочки для закрепления ее половой природы.

Магико-ритуальная деятельность женщины, не менее обширная, чем бытовая, распространялась на многие стороны крестьянской жизни и была направлена на благополучие семьи, а также и всей общины. Взрослые женщины участвовали во множестве обрядовых акций на протяжении всего календарного года.

В сфере земледельческой обрядности чаще всего именно женщина выступала в роли медиатора (посредника) в диалоге между миром природы и социумом, то есть миром культуры, что обусловливалось народными представлениями о единстве сущностей земли и женщины, заключающемся в основополагающей функции репродукции. Так, женщины были исполнительницами обрядов кормления природных стихий: в Святки и в момент перехода от зимы к весне зазывали и угощали ритуальной пищей мороз (как вариант — диких зверей), в Духов день — переход от весны к лету — кормили землю, которая в этот день считается именинницей. Посредническая роль женщины особенно очевидна в тех случаях, когда ее магические приемы дополняли действия мужчины. Так, в Западной Сибири в процессе посева муж вывозил в поле на бороне жену с распущенными волосами, которая произносила заговор, что должно было способствовать хорошему урожаю. Такие действия производили и перед другими важными полевыми мужскими работами. Кроме того, женщины на протяжении весеннего сезона изготовляли обрядовое печенье и пищу для ритуальных трапез в доме и поле. Именно женщины проращивали отобранное для посева зерно, а также подготавливали семена огородных растений. При посадке овощей они же совершали действа продуцирующей магии: раздевались, садились на грядки, произносили приговоры, голыми, с распущенными волосами, обегали огород. Прополка полей сопровождалась трапезами, кормлением земли яйцами, творогом. Запретные для других возрастных групп общины женские трапезы весенне-летнего цикла включали ритуальные блюда и хмельные напитки, приготовленные в складчину. Такие трапезы имели общее название «ссыпчин», «братчин»; при этом женщины также совершали действия, стимулирующие рост злаков и волокнистых растений: подбрасывали вверх яйца, ложки, произнося заговоры.

Во время уборки хлеба только женщинам позволялось петь жнивные (бороздные, межевые, полевые) песни. Непосредственный контакт с землей осуществлялся в обрядах катания по ниве, которые приурочивались к моментам завершения жатвы и были направлены на возвращение женщине ее растраченной силы, чтобы иметь возможность выполнять работы осенне-зимнего периода (.

В заключающем уборку хлеба обряде «завивание Николиной бороды» проявлялась принадлежащая женщине функция регуляции в процессе перераспределения сил в природе: этим обрядом земле возвращалась сила для того, чтобы она могла «родить» через год и тем самым обеспечить следующий урожай.

Женщины были основными хранительницами ритуальных текстов — заговоров, песен, приговоров. Это обусловило их руководящую роль во многих обрядах календарного цикла. Во время Святок нередко опытная женщина присутствовала при наиболее страшных гаданиях девушек, совершая необходимые магические приемы в случае опасности. Женщины обучали девушек весенним закличкам и пели их вместе с ними. В рамках троицко-семицкой обрядности в некоторых местностях, например в Орловской губ., женщины готовили ритуальную пищу из собранных и принесенных девушками продуктов и устраивали для них трапезу.

Чрезвычайной насыщенностью магическими приемами, а также традиционными предписаниями и нормами поведения, отличалась сфера работ ткаческого цикла. Уже в Масленицу замужние женщины старались прокатиться с горы на донцах прялок или гребней «на долгий лен», то есть чтобы лен уродился длинным. Обрядовые функции женщин в период выращивания волокнистых культур были аналогичны обрядам, направленным на получение хорошего урожая хлеба. Это — хождение в поля, во время которого, например, в Калужской губ. разбрасывали творог с тем, чтобы лен был белым. В Вологодской губ. для того, чтобы качество волокна было высоким, женщина, стеля лен для вымачивания на лугу, приговаривала: «Улежи-ко, мой ленок, белый да мягкой, в китову жилу, в Комарову кость, не бойся ни ветру, ни вихрю, ни частого дождичка, ни красного солнышка». Во время дерганья волокнистых растений, как и при жатве, исполняли специальные песни, которые так и назывались «льняные» и «конопляные». Повсеместно у русских различные этапы обработки льна отмечались обрядами в рамках семьи или всего женского коллектива деревни.

В жизнедеятельности как семьи, так и крестьянской общины большая роль принадлежала женским обрядам, направленным на устранение тех или иных стихийных бедствий. Если мужчины в таких случаях вытирали «живой» огонь, строили «обыденные» кресты, храмы, то женщины создавали «обыденную» новину — нить, холст, полотенце, пелена, изготовленные за один день. Так, во многих местностях широко бытовали семейные охранительные обряды, в которых четверговой пряжей — нитью, спряденной в Великий четверг, — обматывали дом. В Приангарье, Казанской, Нижегородской, Орловской, Пензенской губ. по обету или во время кризисных событий обыденные холсты ткали всем женским коллективом общины. На Русском Севере было известно изготовление пелены. В Вологодской губ., например, ее делали по обету на девятую пятницу: женщины со всего селения вместе теребили лен, пряли нить, ткали пелену, мыли и белили ее, после чего пели и плясали. Пелену, как и другие ритуальные предметы подобного рода, приносили в церковь.

В рамках семьи на женщине лежала ответственность за благополучие в доме и хозяйстве, за здоровье всех домочадцев. В Крещение, Чистый четверг и другие значимые дни календаря хозяйка совершала очистительные обряды: окропляла освященной водой все углы в избе и хозяйственных постройках, мелом или углем на всех дверях ставила кресты, затыкала в притолоки и другие подобные места растения, обладающие, по народным представлениям, охранительной силой, объезжала на помеле или кочерге дом и т. д. Каждая женщина с годами овладевала элементарными магическими приемами для лечения детей и взрослой родни, прибегая к ним в случаях, которые не требовали профессионального вмешательства знахарок.

В этом же ряду стоит действие, совершаемое женщиной при переезде в новый дом. Типологически оно близко обряду катания по ниве; но в данном случае все манипуляции направлены на благополучие семьи. Так, в Новгородской губ. «хозяйка дома до рассвета (чтобы никто не видал) старается три раза обежать новую избу нагишом с приговором: „Поставлю я около двора железный тын, чтобы через этот тын ни лютый зверь не перескочил, ни гад не переполз, ни лихой человек ногой не переступил, и дедушка-лесной через него не заглядывал". А чтобы был этот „замок" крепок, баба в воротах перекидывается кубарем также до трех раз и тоже с заученным приговорным пожеланием, главный смысл которого выражает одну заветную мысль, чтобы „род и плод в новом доме увеличивались"» (5, с. 29).

Женской задачей была также ритуальная забота о скоте. В этой связи женщиной осуществлялись обходы скотины в день св. Егория, заменяющие или дополняющие действия пастуха, и очистительные обряды в течение всего года. Хозяйка овладевала магическими приемами для того, чтобы самостоятельно отводить порчу от своей скотины и обеспечивать обилие молока и приплод. Во все предписанные традицией дни она кормила домашних животных обрядовым печеньем.

Женщина практически полностью отвечала за приготовление ритуальной пищи: как для календарных обрядов, так и для событий жизненного цикла. Показательно, что в свадебном цикле в процессе изготовления каравая — важнейшего обрядового атрибута — могли участвовать только опытные женщины, находящиеся в фертильном периоде, то есть способные к деторождению. Коллективно женщины- родственницы обеспечивали все необходимое и для поминальных столов, а также ежегодно готовили так называемые милостыньки — те или иные принятые в местной традиции продукты для раздачи односельчанам, прохожим, нищим на помин души умершего.

Женщины, как правило, не были активны в увеселениях. С появлением детей женщина переставала участвовать в играх, хороводах, беседах. Она скорее выступала в роли зрителя и судьи происходящего на празднике, что не исключало в праздники хождения в гости к родственникам и соседям. Лишь в период широкой Масленицы — со среды до субботы — женщины развлекались: катались на санях и донцах, иногда со своими мужьями. Тут же на горке они пели песни.

У замужних женщин были свои, так называемые бабские праздники, которые характеризовались обетами и воздержанием от женских видов работ: прядения, ткачества, огородничества, приготовления пищи. Так, «бабиным днем» называлось рождественское гулянье женщин у повитухи (26 декабря/8 января). Бабьими праздниками считались также день Благовещения (25 марта/7 апреля), Фомино воскресенье — второе после Пасхи и вся неделя Жен-мироносиц, день Рождества Богородицы (8/21 сентября).

Показательны в русской культурной традиции хроно нимы, образованные от слова «баба». Самый известный из них — «бабье лето». Чаще всего так называли несколько погожих дней осенью. В этом случае понятие «бабье лето» в крестьянском сознании соотносилось с осенними праздниками, связанными с культом Богородицы (Успение, Рождество Богородицы, Покров), и с сентябрьским новолетием, о чем свидетельствует русская поговорка: «Семен бабье лето наводит». В Тверской губ. и на Северной Двине этот хрононим означал «время, когда женщины убирают лен», на Пи- неге — «время уборки хлеба, трав», в некоторых местах — «период работ в огороде, уборка картофеля, прополка капусты», в Костромской губ. — «женское гулянье, связанное с окончанием полевых работ».

Женщина в крестьянской среде имела права на вещи, произведенные ею самой, и продукты, полученные ее трудом. Так, она была полноправной хозяйкой своего свадебного приданого, «льняных» доходов от прядильно-ткацких работ (кудель, пряжу, холст, готовые предметы из льняной ткани женщина могла продавать по своему личному усмотрению), а также доходов от молочных продуктов. В Архангельской губ. деньги от продажи масла, молока, яиц, кур составляли личную собственность старшей женщины в семье и назывались «женскими» или «масляными» деньгами. Имущество, принадлежащее женщине, называлось «бабиной».

Традиционно женщина считалась хранительницей домашнего очага. В рамках распределения пространства внутри избы женщине соответствовал бабий угол (печной, кухня) — место около печи (см. Бабий кут), а также «долгая», или «бабья», лавка, идущая вдоль боковой стены к красному углу; на ней женщины сидели, когда ели или работали (пряли, шили).

Очевидно, что роль женщины в жизни семьи и общины была чрезвычайно велика. Отсутствие в доме хозяйки могло быть восполнено только другой женщиной. Отсюда народная пословица: «Мужик без бабы пуще малых деток сирота». В Оренбуржье по этому поводу говорили так: «Мужчина без женщины — никудышный народ. Женщины — они терпеливее». В этой связи показательно, что даже срок траура для вдовца в народной традиции был короче, чем для вдовы.

Вместе с тем в пословицах, затрагивающих противопоставление мужчины и женщины, зачастую подчеркиваются характеристики, которые снижают образ последней: «Курица не птица, баба не человек», «Не петь курице петухом, не быть бабе мужиком», «Собака умнее бабы: на хозяина не лает», «У бабы волос долог, да ум кроток», «У семи баб одна душа», «У бабы не душа, а пар».

Номинация «баба» в рамках семейно-родственных отношений распространялась на бабушку, а в системе социальных ролей — на повитуху, то есть женщину, которая занимается родовспоможением, а по народному выражению — «бабит».