Д.К.Зеленин.
Народные присловья и анекдоты о русских жителях Вятской губернии.
(Этнографический и историко-литературный очерк.
Вятка, 1904 г.)
I.Что такое присловье?
Присловье можно определить как прозвище, относящееся не к единичному лицу, а к группе лиц, составляющей собою географическое или этнографическое целое. Такою группою может быть улица, деревня, село, город, уезд или часть его (в последнем случае представляющая собою этнографическое целое), древнее княжество, народ.

Понимаемое в этом смысле, присловье будет термином, так сказать, полународным, какова и большая часть других наших терминов, относящихся до народной словесности. Терминология народная вообще неопределенна. Сказка = рассказ = история; присловье= прибаутка= побасенка, — одни и те же понятия народ называет разными именами. Исследователям необходимо взять один из народных терминов и условиться насчет его точного смысла и значения. Сахаров, Даль, а за ними и Можаровский, три более известных собирателя народных присловий, понимали термин "присловье" одинаково. Из них только В. И. Даль пытался дать определение присловья, а именно в словах: «Присловье весьма близко к прозвищу, но относится не к лицу, а к целой местности, коей жителей дразнят, бранят или чествуют приложенным к ним присловьем» («Напутное» к первому изданию «Пословиц русского народа» [Даль 1862, с. XXV]).

Присловье может заключаться в одном слове (например, «слепороды»), но может быть выражено и целым предложением («Котеляне гоголе молились»), диалогом («Откуда ты, молодечь? — Спаской купечь. — А чем торгуешь? — Красным товаром, сальными свещами и чистым дегтем»), даже рассказом. В последнем случае присловье сливается с народным анекдотом, сохраняя лишь свой главный отличительный признак: тесную связь с какою-либо географическою или этнографическою единицею.

Присловье, вместе с пословицею и поговоркою, — к которым оно вообще близко — относится ничуть не к прозе, а к поэзии. «Голая речь не пословица». Присловье всегда выражается иносказательно, часто — двусмысленно. Это относится даже к присловьям, характеризующим промыслы жителей известной местности, т.е. к самым, так сказать, прозаическим по своему содержанию присловьям. Вместо того чтобы назвать борисоглебцев просто скорняками, присловье называет их «кислогнездыми».
Вообще присловье очень любит трунить; свежий, непосредственный народный юмор бьет в нем ключом.


II. Стоит ли собирать и изучать присловья?
Народные присловья интересны для исследователей, равно как и для всех интересующихся бытом и поэзией народа, во многих отношениях.
Прежде всего, присловья составляют один из отделов народного творчества, наравне с народными пословицами, песнями, сказками и т. п. Как произведение народного гения, они характеризуют нам народное миросозерцание, раскрывают душу народа.

Подобно другим народно-поэтическим произведениям, присловья имеют свою литературную историю. Мотивы присловий подвергались влиянию других народно-поэтических произведений и в свою очередь влияли на эти последние; они переходили от одних народов к другим; подвергались влиянию книжной письменности и так или иначе отражались в этой последней. Исследование присловий в этом направлении может пролить свет на культурную историю народа, на его отношения к соседям и т.п.

Во-вторых, присловья являются голосом народа о самом себе (и о своих соседях). В этом отношении присловья особенно интересны для этнографа. Как народ сам себя делит? в чем видит свое отличие от других народов? в чем усматривает отличие жителей одной местности от жителей другой? Ответы на эти вопросы мы находим прежде всего в присловьях.

Присловья помогают установить исследователю деление народа на этнографические группы, не только более крупные, но и мельчайшие. Установка этих групп — одна из трудных задач этнографии, особенно в настоящее время, когда особенности народного быта и говора все более и более стираются, когда могучая нивелирующая рука городской и фабричной «цивилизации» подводит все под один знаменатель и когда, ввиду постоянных передвижений и переселений народа, путаются и мешаются всякие этнографические границы. Можно указать случаи, когда завзятые этнографы, сравнительно хорошо на месте ознакомившиеся с известною областью, не могли установить таких групп. За примерами ходить недалеко. В.К.Магницкий, автор нескольких этнографических трудов, из которых два посвящены Уржумскому уезду, не понял существования в этом уезде двух различных этнографических групп: коренных жителей и позднейших переселенцев. В его статье «Особенности русского говора в Уржумском уезде», напечатанной в 5-м томе «Известий» Казанского Общества археологии, истории и этнографии, мы встречаемся с полным смешением этих двух групп (Магницкий 1884]. Всем уржумцам автор настойчиво, оспаривая мнение проф. Колосова (Колосов 1877, с. 209-232], навязывает вятский говор, которым говорят одни «починовцы». Между тем народ прекрасно отличает «починовцев») от собственно уржумцев.

Присловья имеют в виду не позднейшее официальное деление государства на губернии и т.п., а старое деление на княжества и уезды, а также деление собственно народное, обязанное всецело народной наблюдательности. Старинные княжества и уезды представляли собою, в громадном большинстве случаев, этнографически целое. Сам народ делит также по этнографическим (и диалектологическим) признакам, и только по ним. Вот почему мы называем присловья лучшим подспорьем для исследователя при делении народа на этнографические группы.

От точной установки этнографических групп должно начинаться, по нашему мнению, всякое этнографическое и диалектологическое изучение данной области. С этими группами необходимо должен считаться и историк, для которого очень важно проследить ход и историю колонизации края. Присловье подтрунивает не над своими, а над чужими, над пришедшими с другой стороны или из другого места. Уже от одного обилия присловий для известной губернии можно с уверенностью заключать об этнографической пестроте населения этой губернии.

Помогая установить этнографические группы, народные присловья дают в то же время обильный и прекрасный материал для сравнительной характеристики этих групп. Народ замечательно тонко подмечает самые мелкие отличия в быте, говоре и характере своих соседей. В первом случае присловья наиболее интересны для этнографа, во втором — для диалектолога, в третьем — для психолога. Примеры читатель в изобилии найдет ниже. Если этнографы и диалектологи отчасти, хотя бы чуть-чуть, пользуются присловьями для своих целей, то об этнографической психологии (переведем так, во избежание недоразумений, известный немецкий термин Volkerpsychologie) нельзя сказать и этого. Это вообще слишком еще молодая наука и очень мало разработанная. По отношению к этнографическим группам русского народа она не сделала, в сущности, решительно ничего. Никто не пытался установить психологические отличия, положим, вятчанина от пермяка, костромича и т.п., курянина от орловца и т.д. и т.д. Между тем отличия эти, несомненно, существуют. Для будущего их исследователя богатый материал дадут народные присловья.

Наконец, если к присловьям присоединить народные пословицы и поговорки географического содержания (см. ниже, гл. XI), тогда мы получим представление о сумме географических сведений народа.
III. Собирание вятских присловий.
В «Сказаниях русского народа» Н.П. Сахарова мы находим целый отдел под заглавием «Русские народные присловья», где приводятся присловья о жителях 102 русских городов, в алфавитном порядке последних [Сахаров И. 1885, 1]. В том числе приведено пять присловий о «вятчанах». В сборнике пословиц И.М.Снегирева приводится также немало присловий, ничем не выделенных из общей массы; есть присловья и о Вятке.

В. И. Даль в своих «Пословицах русского народа» поместил присловья в главе «Русь — Родина», распределив их по губерниям. Даль в значительной мере использовал сборники как Снегирева, так и Сахарова.

Специально вятским (вместе с казанскими) присловьям посвящена заметка А. Можаровского в приложении к его книге «Из жизни крестьянских детей» [Можаровский 1882]. Автор отчасти заимствовал у Сахарова, но больше приводит свои собственные записи в Казанской губернии. Маленькая заметка А. Можаровского была перепечатана в «Календаре Вятской губернии на 1884 год») [Можаровский 1883].

Кое-что из вятских присловий находим в упомянутой уже выше статье Магницкого [Магницкий 1884]; в «Материалах для объяснительного словаря вятского говора») Васнецова [Васнецов 1891. с.230] н в наших работах: «Особенности в говоре юго-восточной части Вятской губ.» и «Отчет о диалектологической поездке в Вятскую губ.») [Зеленин 1901; 1903в].

Года четыре тому назад я начал специально собирать русские народные присловья, надеясь, рано или поздно, издать возможно полное собрание их, с объяснениями характера этнографического, психологического и историко-литературного. Во время своих поездок по Великороссии я пользовался всяким случаем — в вагоне железной дороги, на пароходе, на постоялом дворе в городе, в деревне, — чтобы вызвать местных жителей на разговор о присловьях, разговор ничуть не теоретический, а, так сказать, чисто практический. Узнав родину или местожительство своего случайного знакомого, я «сыпал») ему присловьями о данной местности, иногда подтрунивая над необидчивым собеседником, а чаще серьезно спрашивая его, говорят ли у них так-то и так-то и верно ли это? (Прочитав существующие сборники присловий, я знаю массу их наизусть, почему и мог «сыпать») ими. В ответ мне слышались новые присловья: русский человек вообще любит поострить над «ближним»; особенно этим отличаются мещане, торговцы и «фабричные», которые, благодаря своим скитаниям и обращению с разным народом, часто обладают замечательно богатым запасом присловий, чуть не о всех местностях Руси Великой.

Помимо того, я привлек к собиранию присловий своих знакомых, в частности товарищей по университету, жителей самых разных уголков России. В настоящее время у меня до сотни сотрудников-корреспондентов. (В том числе на Вятке только один: подлинно, что «ни один пророк в своем отечестве не приемлется»).

В целях возбуждения интереса к присловьям и их собиранию среди сельских жителей я напечатал несколько статеек о присловьях разных губерний в общедоступных журналах, которые читаются главным образом в глухой провинции. А именно: в самом начале 1903 года мною напечатана в журнале «Природа и люди») статья «Север России в народном языке, пословицах и присловьях») [Зеленин 1903д]; в том же году в журнале «Живописная Россия» две статьи: «Народные присловья о владимирцах») (Зеленин 1903а] и «Прикамский край в русском народном языке, пословицах и присловьях») [Зеленин 1903г]. Небольшие заметки-вопросы по поводу объяснения некоторых местных присловий напечатаны мною в газете «Волховский листок») 1904 г., №273 («Почему новгородцы 'долбежники'?») [Зеленин 1904в] и в «Уфимских губернских ведомостях») 1904 г., № 147 — 152 («Надызы в Уфимской губернии»)) [Зеленин 19046].

Не без связи, как кажется, с моею статьею о присловьях Прикамского края в «Живописной России») (№ 124—126) появилась в «Приложении к Вятским губ. ведомостям») статья о. И. Мултановского «Народный говор про Вятскую страну») [Мултановский 1903] (3), где автор приводит ряд народных присловий о жителях и селениях Вятской губернии, пытается объяснить некоторые из них и в заключение приглашает «знатоков народного говора» дополнить его «коллекцию». Этот призыв о. Мултановского имел очень большой успех. В той же газете появились вызванные им заметки: 1) Ив. Гужавина «Дополнение к статье 'Народный говор про Вятскую страну' » [Гужавин 1903); 2) наша статья «Народные присловья о вятчанах») [Зеленин 19036] и 3) статья известного писателя-самородка А. Грудцына «Из рассказов о вятчанах») [Грудцын 1904] (4).

Таким образом, для присловий Вятской губернии имеется и довольно богатый печатный материал. Его я также намерен использовать в своей настоящей статье. Цитовать буду, указывая только фамилию автора, причем цитата с отметкою «ср.») (сравни) будет означать, что данное присловье я и сам слышал из уст народа; отсутствие же этой отметки будет означать, что сам я данного присловья не слышал.

Для объяснения присловий Вятской губернии я, как местный уроженец, к тому же исколесивший эту губернию вдоль и поперек, обладаю большими данными, чем для какой-либо другой российской губернии. Эго обстоятельство и дает мне смелость выступить с настоящею статьею, где я делаю первый опыт издания народных присловий по той широкой программе, по которой я надеюсь издать в будущем все русские присловья (сначала великорусские, а потом — бело- и малорусские). При всем том имеющихся у меня данных еще недостаточно для полной картины. Кое о чем я принужден пока умолчать; в других случаях, как я вижу и чувствую, вкрались неточности, ошибки... Одна надежда: что любезные читатели не откажутся исправить мои неточности и заблуждения, а попутно пришлют (в г. Юрьев-Дерпт, Мариенгофская, 10. Д. К. Зеленину) и дополнения, касающиеся как Вятской губернии, так и присловий всех прочих губерний России.
3) Записи о. Мултановского относятся главным образом к Ярансхому уезду.
4) Записи г-на Грудцына сделаны в Уржумском уезде.

IV. «Этнографические группы среди русского населения Вятской губернии,
с краткими указаниями на ход колонизации края.
Освещая народные присловья и народные географические термины данными этнографическими и диалектологическими, получаем следующую картину этнографического деления русских жителей Вятской губернии.
Как и большинство российских губерний, Вятская губерния не представляет собою этнографического целого. Едва не половина русского населения Вятской губернии не считает себя вятчанами.
Таковы прежде всего жители юго-восточной, прикамской, части губернии, уездов: Сарапульского, Елабужского и восточной части Малмыжского (в последнем, впрочем, больше инородцев: вотяков, черемис и башкир, чем русских).

Этнографическая граница, отделяющая вятчан от сарапульцев, идет, в пределах Малмыжского уезда, по р. Лобани (приток Кильмези), от устья которой спускается на р. Вятку и проходит около этой реки, по ее левую сторону.
«Ты из-за Лобани, видно?!» — таким вопросом отвечают сюмсинец, селтинец и их соседи на вопрос какого-либо нолинца или кильмезца, и этот вопрос равносилен словам: «ты, братец, и говоришь-то не по-нашему, и все у тебя не наше: ты - вячькой!») В с. Люке, Сарапульского уезда, и около его дорогу, идущую по направлению к Малмыжскому уезду, называют уже дорогой «в вятскую сторону». «Как отсюда, - спрашиваете вы люковского мужичка, — проехать в Кыйлуд?» — «А это: надо в вятскую сторону ехать вам!»

Общее местное название для живущих «в вятской стороне») — вятчанъё (часто с прибавкою: слепороды), а также: роговье, рожки вятские. «И рожиха рожихой стала!») - выражаются в том же с. Люке про местную уроженку, выданную замуж «в вятскую сторону») (большею частью в починки, населенные «вятчанами»: такие починки есть и в восточной части Малмыжского уезда) и начавшую говорить и одеваться по-вятски. Или: «ли-ко, рожки вятские наехали!»)

Термин рожки или роговъё для меня был до последнего времени неясным. Теперь я с большею уверенностью вывожу его от имени селений Малмыжского уезда — Рожки. Селения с таким названием имеются и в Вятском уезде [Список 1876, №795], и в Слободском (там же, № 12866,12 869]. Быть может, из Вятского уезда это имя принесено переселенцами и в Малмыжский. В последнем нам известно четыре селения с тем же именем. Два на Вятском почтовом тракте: 1) село Рожки (Покровское то ж; №8152; в 26 верстах от гор. Малмыжа) и 2) дер. Рожки Малые (Вопсинер тож; при рч. Рожкинке, в 24 вер. от уездного города; №8151), эта деревня дала свое имя Малорожкинской волости, центром которой она является; и два починка по правую сторону Сибирского тракта: 3) поч. на Анлете-рожки (при безымянном ключе, в 161 вер. от гор. Малмыжа; №7669) и 4) поч. Рожки (Мокроусовской то ж) при рч. Кузыке (№7581; в 130 вер. от уездного города).

Из этих четырех селений нас интересуют только два первые, лежащие в Малорожкинской волости. Последняя расположена по берегам (главным образом по правому) реки Вятки, много ниже устья р. Кильмези. Таким образом, волость эта лежит как раз на этнографической границе и притом, так сказать, на юру - на людном и видном месте: нигде на реке Вятке нет такой массы плотов (а значит, и сплавщиков, и вообще пришлого люду), как на устье Кильмези; лес сюда идет даже с р. Нылги, т.е. уже из Сарапульского уезда.

Название жителей одной волости стало именем для всей этнографической группы («всей») в ограниченном смысле, потому что, например, котеляне сарапульским крестьянам, в сущности, совершенно неизвестны, только разве по глухим слухам. Это обычное явление в народном языке. Для примера укажу на термин бизюки. Калужане называют так всех белорусов; между тем бесспорно (такое объяснение дал и мне крестьянин из с. Закрутое, Жиздринского у.), что собственно бизюк означает жителя одной Бизюкской волости. Дорогобужского уезда (5).

5)В Самарской губ. роговье означает «рогожи». Понимаемое в таком смысле присловье роговъё более всего подходило бы к самим сарапульцам, которые как раз в больших размерах занимаются тканьем рогож. По нашему мнению, роговье возникло из рожки: последнее слово показалось недостаточно выразительным, да и необходимо было собирательное имя, как вятчанъё (при вятчане). Приведенное объяснение термина рожки дано мною иа основании теоретических соображений: в народе такие объяснения не встречал.
Сами себя жители Сарапульского и Елабужского уездов называют сарапулъцами и елабужцами и протестуют, если их назвать, по губернии, вятчанами. Малмыжцы-вятчане (жители западной части уезда) зовут их также «сарапульцами» и «елабужцами» и выражаются: «Ехать под Сарапул», «под Елабугу». Особого названия для всех жителей Сарапульского, Елабужского и восточной части Малмыжского уездов, составляющих собою этнографическое целое, странным образом, не создалось: изредка, впрочем, употребляется в этом широком смысле термин сарапульцы. Общая кличка, как кажется, гогары.

Сарапульцы и елабужцы тяготеют к Каме, к Перми. С пермской же стороны шла сюда и колонизация. Например, мне хорошо известно, что жители с. Люка, находящегося в 70 верстах от Камы (30 вер. от Ижевского завода), понаехали лет сто тому назад, из с.Гольян (пристань на р. Каме). Вятчане, впрочем, изредка встречаются и здесь, точнее — потомки бывших вятчан, ничем теперь не отличающиеся от своих соседей. О присутствии их можно заключать лишь по фамилиям: например, в приходе того же с. Люка встречается фамилия Вятчанин.

Для уржумцев и яранцев (переходим к юго-западному краю губернии) термин вятчане равносилен с термином починовцы (от слова починок - «новая начинающаяся деревня», починовцы - жители починков). Так называют здесь сравнительно недавних переселенцев, не успевших еще слиться с коренным населением уездов. Переселенцы эти понаехали из центральных вятских уездов: Котельнического, Орловского, Вятского и отчасти Полянского, и являются, таким образом, действительно вятчанами. Поселились починовцы большей частью уже в XIX веке, причем некоторые из них успели, однако, переселиться по дважды; например, жители с.Роженцева, Яранского уезда, переселились сначала в Уржумский уезд (с. Кичма), а оттуда уже в Яранский.

Рядом существуют и другие названия, по ближайшим соседям-вятчанам. Для Уржумского уезда такими соседями являются нолинцы, почему ноля или ноля вострокопытая стало здесь синонимом вообще вятчан (ср. [Васнецов 1891]). Для яранцев эти соседи котеляне, почему последний термин стал здесь равносилен названиям починовцы или вятчаньё.

Коренные яранцы (исключая кукар?) и уржумцы сами себя вятчанами не считают. Тяготеют они больше уже к Казанской губернии. Первоначальная колонизация шла сюда откуда-то с Волги; напомним, что вся юго -западная половина Яранского уезда и омывается уже не бассейном р. Вятки, а непосредственно — волжским бассейном. Среди коренных жителей Яранского уезда имеется, впрочем, несколько групп, о которых речь будет ниже.

Обозрев южную часть губернии, перейдем теперь на северо-восток. Здесь не вятчане жители глухого Кая, т.е. бывшего Кайского уезда (волости: Трушниковская и Кайгородская). Эго — пермяки, не только потому. что местный край всегда тяготел к Перми (он и лежит на р. Каме) и входил прежде, в качестве самостоятельного Кайского уезда, в Пермскую губернию, но и чисто антропологически. Главная масса населения Кайского края — обрусевшие пермяки и зыряне. Они селились сюда как из Пермского края, так и из Вологодского: из-под Устюга (Сорокин 1895, с. 4]. Уже позднее селились сюда русские, также из разных мест.

Инородческое происхождение русских жителей Кайского края выдает и местный тип. М.И. Куроптев описывает этот тип в таких выражениях: мужский пол отличается «мускулистым сложением и широкими плечами, отсутствием краски в лице, но пышными мягкими волосами на голове и клинообразной редкой бородой; то же отсутствие краски замечается и в лице женщин... У взрослых женщин нет совсем талии, — возвышенные груди, при самом незначительном понижении, соединяются с вспученным животом») [Куроптев 1881, с. 23].

Пермская колонизация преобладала в Синегорском крае Слободского уезда (по р. Кобре), хотя рядом — по П. Р. Книзе, даже раньше [Книзе 1902, №20, 29] — сюда шла и колонизация с Вятки. Следы пермского влияния отмечены нами даже в с. Лекме (а именно в говоре: здесь говорят по-пермски мыться «мыть белье», стираться, чего нет на Вятке, но есть также в Сарапульском уезде).

Полную аналогию с Кайским краем представляет Зюздино, или Зюздинскнй край Глазовского уезда (волости: Гординская, Афанасьевская и Бисеровская), входивший некогда в состав Чердынского наместничества. Если верить бытописателю этого глухого края Н.П.Штейнфельду, русское население Зюздина «совершенно опермячилось от долгого общения и родственных связей со своими соседями») [Штейнфельд 1892, с. 294], «в самом складе жизни, понятий, привычек низошло до уровня пермяков») [там же, с. 295]. Оно утратило, по словам того же автора, и свой славянский тип. «Теперь не без труда можно отличить русского крестьянина от его пермяцкого соседа. Особенно это этнографическое смешение сказывается в типе женщин, которые отличаются совершенным безобразием. Невысокий рост, крепкое мужественное сложение, большая голова с редкой русой или рыжевато-белокурой растительностью, плоское лицо с выдающимися скулами, широкие нос и рот, серые или голубые маленькие и как бы подслеповатые глаза и. наконец, отсутствне бровей — все это отнимает у обитательницы Зюздина всякое право причислять себя к «прекрасному полу». Мужчины также весьма некрасивы». [Штейнфельд 1892. с. 279].

Оставляем все это на ответственности г-на Штейпфельда, который смотрит иногда на народ с высоты какого-то аристократического величия. Мы лично склонны признавать зюздинцев не опермячившимися русскими, а обрусевшими пермяками (конечно, не без примеси русской крови). Полное сходство зюздинцев с жителями Кая вне всякого сомнения.


Зюзднно лежит в северо-восточном углу Глазовского уезда. Вся прочая восточная половина этого уезда, поскольку она населена русскими (здесь больше вотяков), тяготеет также к Перми, и жители ее не вятчане. Но в западную половину уезда русские селились с вятской стороны, главным образом из Вятского и Нолинского уездов. Причем эти переселения вятчан относятся к более раннему времени, нежели переселения их на юг, в уезды Уржумский и Яранский.

Где именно в пределах Глазовского уезда проходит этнографическая граница между вятским и пермским влиянием, я не знаю. Могу лишь указать, что, например, села Ухтым, Елгань, Валамас населены бывшими вятчанами; напротив, около с. Зуры необходимо предположить пермскую колонизацию. (В последние десятилетия и сюда проникают вятчане; например, в самом вотском селе Зуре есть несколько семейств из Нолинского уезда.)

Таким образом, весь юг и восток Вятской губернии тяготеют не к Вятке, а к Перми или к Казани и населены не вятчанами. Оставшаяся же часть губернии является собственно вятским краем и жители ее — собственно вятчанами (6). Эго уезды: Вятский, Орловский, Котельнический, Нолинский и юго-западная часть Слободского. Три первых уезда заселены были раньше всех прочих; в них поселились русские откуда-то из других мест, издалека (скорее всего, из пределов нынешних губерний Новгородской и Вологодской). Дальше следует, в хронологическом порядке, заселение Нолинского уезда и юго-западной части Слободского, причем сюда, нужно думать, селились уже из первых трех уездов. Позднее вятчане двинулись в западную часть Глазовского уезда и потом уже на юг, в уезды Уржумский (прежде) и Яранский (несколько позднее). В Глазовский уезд селились главным образом из Вятского уезда, в Уржумский — из Орловского и отчасти (уже!) из Нолинского, в Яранский — из Котельнического. В Уржумском и Яранском уездах переселенцы-вятчане нашли уже, кроме инородцев, прочно осевшую здесь русскую массу населения; на всей прочей территории, о которой была речь, они столкнулись только с инородцами.

6) В этом именно смысле — представителей данной этнографической группы (а ничуть не жителей Вятской губ.) — мы и употребляем (пользуясь в этом случае народною терминологией) везде в настоящей нашей статье термин вятчане. Кстати заметим, что обычный у местной интеллигенции и встречающийся даже в присловьях у Даля термин вятичи, в смысле «жители Вятской губернии», ничуть не народный и исторически прямо нелепый термин. Его ввели в употребление, нужно думать, старинные доморощенные учителя географнн, к которым в данном случае вполне применима поговорка: «слышали звон, да не знают, откуда он». Вятичи — древнерусское племя, ничего общего с Вяткой не имеющее.
Всюду русские селились сначала по берегам рек и только потом направлялись в глубь страны. В Котельническом уезде (села Гостево, Сорвижи и др.) существует термин бережане, т. е. живущие по берегу р. Вяткн. В с. Сорвижах бсрежанам даже противополагают починовцев; т. е. факт постепенного заселения области — от берегов рек внутрь страны - сохранился и в народной памяти. Что вятчане селились сначала по правым, горным, берегам рек, а не по левым, луговым, об этом говорит местное (Котельнический, Орловский и Вятский уезды) название дикого лука, в изобилии растущего по луговым берегам рек Вятки и Моломы, зарешным луком. Когда население жило только по нагорным берегам рек, так что для сбора луку необходимо было всегда переправляться через реку, это название заречный было вполне естественно.

Можно думать, что к изначальной же территории коренных вятчан принадлежит еще северо-восточный угол Яранского уезда, особенно побережье р. Вятки. Разумеем слободу Кукарку и кукар, о которых речь будет ниже. Одним разграничением вятчан от не-вятчан народ не довольствуется, тонко подмечая и более мелкие этнографические группы. Так, в Яранском уезде, кроме починовцев, о которых была речь выше, народ отличает еще: 1) кукар, 2) яранцев в тесном смысле слова и 3) шанчурят.

Кукара или кукаряне населяют северо-восток уезда. Центр их — слобода Кукарка. Они ближе всех к вятчанам, не только географически, но и этнографически. По нашему мнению, это ближайшая родня жителям Вятского уезда (один промысел — плотничество, о чем см. в гл. VI). Возможно, что кукара осели на р. Вятке одновременно с жителями Вятского и Котельнического уездов.

Яранцы красносанцы — жители центральных волостей уезда, группирующихся около г. Яранска (волости: Комаровская, Малошалайская, Пиштанская, Шешургская, Кундышская и части Зыковской, Сердежской, Малощегловской и Цекеевской). Их происхождение остается для меня загадкою. Прежде я считал их рано «цивилизовавшимися» вягчанами, но теперь отказался от этого мнения. Скорее всего, они смешанного происхождения, причем в состав их могли войти: 1) поселенные московским правительством в г. Яранске, при его основании в 1584 году, стрельцы, пушкари и другие ратные люди;
2) ссыльно-поселенные, а также беглые крестьяне и переселенные сюда помещиками;
3) кукара и
4) переселенцы-вятчане (7).

Шанчурята — группируются около г. Царевосаичурска (по-местному: Шанчурино, откуда и имя группы), в волостях: Успенской, Сметанинской, Притыкинской, Пибаевской, Николаевской, Великоречинской, Ихтинской и частях Цекеевской и Юкшумской. Здесь был некогда особый уезд.
Шанчурята представляют собою нечто совершенно особое и единственное в Вятской губернии, этнографически совершенно чуждое вятчанам. Они, вероятно, переселены сюда помещиками. Некоторые местные обычаи, например чуждое вятчанам празднование «мироносицкого праздника» или «шапшихи», отмеченное в с. Сметанине и в Великоречинской волости (см. нашу статью «Яранская 'шапшиха' » [Зеленин 1904] и по поводу ее [Наумов 1904)), говорили бы словно о южновеликорусском (8) происхождении шанчурят. Однако говор у них окающий.

7) С большим удивлением я встретил в этой группе, и только в ней, устойчиво связанную с местностью (что особенно необычно) свадебную величальную песню «Оленю». Эта песня (начало ее: «На-ю, на-ю, на крутом берегу, пил олень воду, сам возыграл...»; припев: «о-о-леню») отмечена мною в селах: Высокове, Лому, Кокшаге и около. Но больше решительно нигде я ее найти не мог. 8) Мироносицкий праздник, впрочем, отмечен и в Ростовском уезде. Ярославской губ., где известен под именем «кумишно воскресенье» (Волоцкий 1902, с. 44).

В Сарапульском уезде народом выделяется как нечто целое Сивинский край, по р.Сиве, притоку р.Камы (на границе с Осинским уездом). На мой взгляд, сивинцы или сивяки — типичные сарапульцы. В чем их отличие от прочей массы населения уезда, я ие знаю. Бесспорно лишь одно, что они поселились сюда раньше других сарапульцев и успели уже частью выселиться в другие места. Так, например, в д.Яковлевой Казыльской волости Елабужского уезда живут сивяки, как их и зовут жители соседнего села Анзырки. По В. Магницкому, анзирцы насмехаются над говором яковлевцев-сивяков: последним-де чужда замена творительного падежа множественного числа дательным, что присуще говору анзирцев, которые говорят: «взял рукам, видел своим глазам» и т.п. [Магницкий 1900, с. 239]. Мы очень сомневаемся в этом; замена творительного падежа множественного числа дательным — общая особенность говора всех сарапульцев, в том числе и сивяков; точнее: это особенность в говоре всего великорусского севера. Не говорят так лишь лица более «образованные», а говор таких лиц вызывает вообще в народе ничуть не насмешки, а, напротив, уважение и подражание. Смеются над выражениями вроде: «щи с кускам», а не над: «щи с кусками». В.Магницкий, видимо, писал здесь с чужих слов, не проверив этих слов, почему и допустил какую-то неточность.

Среди самих вятчан различаются: 1) Вятчане собственно, в узком смысле этого слова. Это жители Вятского уезда, прилегающей к нему половины Орловского и юго-западной части Слободского уездов. Общая особенность этой группы — отличие в говоре мужчин и женщин: первые произносят ч вместо ц, вторые ц вместо ч. Нужно думать, что мужская и женская половины здешнего населения различного, этнографически, происхождения (5). По нашему мнению, здесь преобладала колонизация из-под Устюга и из Двинского края.

2) КотЕляне - жители Котельнического уезда и прилегающей части Орловского. Этнографическая граница, отделяющая вятчан собственно от котелян, идет, как кажется (не ручаюсь), по рекам: Быстрице, Вятке и Моломе. Здесь нет отличий в говоре мужчин и женщин. Здесь совсем не знают звука ц, заменяя его через ч. К здесь мягко (мамонька), чего нет у собственно вятчан. Если судить по промыслам, то здесь живут потомки древних новгородцев из области где-то окло Уломы. Эго мое личное предположение, доказательства которого я дам в своей статье о колонизации Вятского края.

3) Ноля — жители Нолинского уезда. Ничем почти не отличаются от собственно вятчан, от которых, однако, отделены географически, почему этот термин устойчив в народе.

Термин орловцы не имеет этнографического содержания. В народе он употребляется только в смысле: «жители города Орлова, горожане». Жители части Орловского уезда, прилегающей к Вятскому уезду, именуются в народе вятчанами (ср. (Магницкий 1884, с. 3]), каковы они и есть на деле; в части же, прилегающей к Котельническому уезду, - котелянами, от которых этнографически не отличаются. Если жители с. Юрьева, Котельнического уезда, и называют орловками (заволоченками то ж) «образованных» женщин и девушек, то они имеют в виду горожанок (из г. Орлова) да еще - и прежде всего - бойких и тертых истобенянок (за волоком от с. Юрьева - откуда и термин заволоченка — и лежит прежде всего с. Истобенское).
V.Говоры.
Антропологическими разысканиями я, к сожалению, никогда не занимался, почему, сознавая в данном случае свое полное бессилие, предоставляю специалистам решать, отличаются ли антропологически, положим, сарапульцы от нолинцев, шанчурята от кукар и т. п. В установке перечисленных мною этнографических групп среди русских жителей Вятской губернии я прежде всего следовал голосу народа. Народ создал эти термины: сарапульцы, вятчаньё, сивимцы, шанчурята, Кай, Зюздино и т. д., со строго определенным содержанием для каждого из них.

Следуя народному голосу, я изучал эти группы, сравнивая их между собою. При этом сравнении я прежде всего сталкивался с отличиями диалектологическими. Они, по крайней мере в настоящее время, наиболее резки и ясны. Они же полнее всего отразились и в народных присловьях.

Вятское наречие пользуется широкою известностью в публике. Когда кто-нибудь хочет доказать вам, что не все русские люди говорят одинаково, то он приводит в пример прежде всего вятчан. Один автор-татарин пишет о нижегородских мишарях (это - татарское племя): «Когда Мишари говорят, то говорят с сильным ударением, т.е. когда Мишари произносят какое-либо предложение в речи, то в одном месте (на конце предложения) останавливаются, точно споткнутся... Как народ вятский говорит с ударением, точно так же говорят и Мишари» [Малов 1884, с. 86).

Снегирев приводит неясную для него самого поговорку- «цюци да вяци, то мои речи» (реци?), и поясняет: «может быть, чудское и вятское наречие» [Снегирев 1848, с. 4461. Мы не согласны с таким толкованием и приводим его только как пример нелепого сопоставления, со стороны этнографа, вятского наречия с чудским.

Писатель Никонов «ничтоже сумняся» уверяет, будто бы вятчане «выдумывают свои слова». (В действительности у вятчан сохранилось много старинных, вышедших из употребления, русских слов, которые г-н Никонов и принял за «выдуманные».) По Далю, на Вятке говор (будто бы владимирский) «невыносимо груб» [Даль 1880, 1, с. ХLII].

Магницкий приводит указ вятского епископа Аполлоса (1877 г.), где этот преосвященный вооружается против произношения вятским духовенством, при богослужении, ё вместо е и е вместо я [Магницкий 1884, с. 4].

Перейдем к голосу народа. Сарапульцы дразнят вячьких: «цок-цок», подчеркивая тем, что вятчане «прицокивают», произносят ц вместо ч. Ваньчё бывалечь — эта шутливая кличка сарапульцев же по адресу вятчан указывает на вятское чоканье (ч вместо ц). Те же отличия в говоре вятчан подчеркивает известное присловье: «вячьки, робята хвачьки: семеро одново не бояччя, — а один на один, так и котомоцки отдадим». Уржумцы передразнивают вятский говор: «Ванчё! беги на то коньчё, звони в колокольчё» [Магницкий 1884, с. 2].

Над котелянами, только (без цоканья) чокающими, яранцы смеются: «зайчи-те на рёлки как толкунчи толкуччя» (зайцы копошатся на островке подобно мошкам), или: «ли-кё, браччи, ёлка-та четверичя!» (елка росла на четыре ствола); еще: «куричя на уличе яичё снесла», «в Котельниче на мельниче посыпочку молол» и т. п.

По произношению местоимения «что» сарапульцы называют вятчан: щёкалы, и дразнят их: «штё да поштё». То же самое говорят и яранцы: «у вячьких всё штё да поштё!» Вятчане произносят вместо «что» щё и щтё. Сарапульцы, в Каю и Зюздине — по-пермски и по-сибирски: чё.
По произношению слова «еще» сарапульцы зовут вятчан ошшоки: они говорят «ошшо».
По уверению яранцев, котеляне говорят не только «мельнича», «колокольнича», но и «молебнича», «панафиднича».
Крестьян поч. Индиана (Яранского у. ШешургскоЙ вол.) соседи зовут большегорлые, так как те говорят очень громко.
Холуёнчи (в Холуницком заводе, Слободской у.) братаны (или братики?), по их обычному обращению (я слышал это в гор. Слободском).
По Далю [1862, с. 357], вятчане колдыки: говорят колды (- когда).
Особенности в говоре вятчан подчеркиваются также во всех прочих присловьях, а равно и анекдотах по их адресу.
VI.Черты быта.
Жиздринский крестьянин (Калужской губернии), переселившись со своей родины в Уфимскую губернию, попал здесь в одну деревню с вятчанами. Характеризуя, в разговоре со мною, своих новых соседей, он, между прочим, выразился, что у вятчан «много примахов». Под промахами наш калужанин, в миросозерцании которого очень много трезвого реализма и практицизма, разумеет различные поверья, приметы и суеверия. Действительно, пожалуй, нигде в России нет такого множества оригинальных внецерковных праздников и суеверных обычаев, какое наблюдается в Вятской губернии. Особенно это нужно сказать о центральных уездах, где живут собственно вятчане. У сарапульцев, например, ничего похожего. (Характерно, что во всем Сарапульском уезде нет ни одной чтимой святыни; ею заимствуются уже у уфимцев, принося ежегодно к 8 июля чудотворную икону св. Николая Березовского.)

Как нечто особенно характерное и притом свойственное исключительно только вятчанам (в смысле этнографической группы) необходимо назвать прежде всего довольно известный обряд «троецыплятницы» . Суть его состоит в поверье, что курицу, высидевшую три семьи цыплят, необходимо зарезать, причем есть ее могут одни только «честные (целомудренные) вдовушки». Процесс потребления таких куриц обставляется многочисленными обрядами и церемониями, сильно напоминающими языческую жертву. (Подробности в моей книге «Кама и Вятка» (Зеленин 1904а, с. 155—157].)

Обряд троецыплятницы известен в уездах Вятском, Орловском и Котельническом, под разными именами, например: куротёна, шипшина. Котеляне-переселенцы занесли его и в Яранский уезд (Приложение к Вятск. губ. вед. 1904) (7). В самом городе Вятке он отмечен еще в 1739 году (Никольский 1895, с. 495—496]. Между тем ни у сарапульцев, ни у шанчурят, ни в Кае, ни в Зюздине ничего подобного нет и в помине. При всех своих стараниях я не могу найти следов этого обряда решительно нигде, кроме как на Вятке.

В гор. Вятке не менее своеобразный праздник, известный прежде под именем свистопляски, а теперь свистуньи. (Подробности о нем в названной уже нашей книге «Кама и Вятка» (Зеленин 1904а, с. 146].) По поводу этого праздника вятчан прозвали свистоплясцы (Сахаров И. 1885, I, с. 277] или свистоплясы (Даль 1862, с. 357]. Теперь этого прозвища не слышно (8).

У котелян — «петушиный праздник», «Недостов день» и «Все святые» (см.: (Зеленин 1904а, с. 152, 154]).

По всей территории вятчан известны чтимые мельницы «шумихи». Наиболее известны четыре: 1) в Орловском уезде, около с. Камешницы (Усова мельница); 2) в Ногинском уезде, в с. Шварихе; 3) в Слободском уезде, в с. Мудрове и 4) в Уржумском уезде, в с. Рождественском. «Шумному Богу молиться» ходят большею частью в девятую пятницу после Пасхи. Это - сохранение языческого почитания воды, следы которого обильны и в других губерниях России; но термин шумиха встречается, насколько нам известно, только на Вятке. Еще в начале XVIII века пользовался суеверным почитанием местных жителей Нижний поток около самого гор. Вятки; теперь, кажется, его больше не знают.

К сожалению, присловий, связанных с этими своеобразными праздниками и суеверными обычаями, нам известно немного. Сюда мы относим прежде всего (кроме упомянутого свистоплясы) прозвище котелян гоголи (ср. (Можаровский 1882, с. 93; Гужавин 1903, с. 2). Я слышал от яранцев следующее: котеляне увидали плывущую по р. Вятке, в внешнюю поводь, лесную кокору и, сочтя ее за какое-то чудище, стали молиться: "матушка гоголя (вар.: годоля), спаси нашу Котельничу, отнеси на попову мельничу!» У Можаровского читаем под рубрикою Котельнич: "Гоголи! гоголя плывет. Плыла по реке большая карша; котельничяне из опасения, чтобы карша не стала поперек реки и, запрудив ее, не произвела наводнения, служили молебен и пели: Липовая кокора! моли Бога о нас!» (Можаровский 1882, с. 93]. Ив. Гужавин сообщает: "Название котельничан «гоголями» объясняют так. Некогда по р. Вятке около гор. Котельнича плыла карша (коряга); крестьяне, увидев ее, почему-то ужаснулись и стали молиться: «Матушка гоголя, спаси гор. Котельничу, уплыви на мельничу" (Гужавин 1903, с. 2]. Хотя этот анекдот и сильно напоминает известную поговорку о темных жителях глухих, медвежьих углов: "в лесу живут, пню Богу молятся», — но в нем прежде всего подчеркивается суеверно-мистическая настроенность котелян, готовых всюду видеть божество или святыню.

"Идут к нам Борис и Глеб да Егорий Свет» — это старинное вятское присловье связано с известным крестным ходом около праздника Преполовения из села Волкова в г.Вятку и обратно. В этом древнем и торжественном крестном ходе носятся иконы свв. князей Бориса и Глеба и св. великомученика Георгия.

Другой, еще более торжественный и известный крестный ход, из Вятки "на Великую реку», имеет в виду присловье вятского духовенства: "если бы великорецкие деньги, верховское мясо, подрельские покосы да чудиновский хлеб — и умирать бы не надо!» (Мултановский 1903, с. 2]. Села Великоречье, Верховье, Подрелье и Чудиново лежат все в Орловском уезде. С первым связан знаменитый велнкорецкий ход, сопровождавшийся прежде суеверными обрядами (см.: (Зеленин 1904а, с. 139]), которые теперь, однако, уже не существуют. Верховской святыне. "Спасу Колотому» (см.: (там же, с. 121]), тогда привозили в громадном множестве, даже издалека, так называемую молёбную скотину, т. е. зарезанную по обещанию. Обычай основан, как кажется, на созвучии слов: Колотый Спас и колоть (по-местному также молить) скотину (10). Здесь, как и во многих других случаях, трудно определить, где кончается истинная религиозность и где начинается суеверие.

Еще в Яранском уезде я слышал, будто бы «в Липове толстой субботе празднуют». Липово — село Водозерской волости. Не знаю, понимать ли эту "толстую субботу» в смысле просто-напросто ленивой субботы или сопоставлять ее с "широкими субботами» (9) (три перед Димитриевской) у пермяков Чердынского края [Янович 1903, с. 123].

В глухом Кае, как известно, поминают чучких родителей: «помяни, Господи, дедушку чучка, бабушку чучиху». Это не шутка, а факт.

Полнее отразились в присловьях две других черты народного быта: 1) промыслы и 2) любимые кушанья.
Из промыслов народные присловья имеют в виду только такие, которые ведутся в данной местности исстари (и в этом отношении часто проливают свет на вопрос о ходе колонизации).
В пределах Вятского уезда три волости известны под именем Горянщины, здесь издавна развито производство деревянных изделий: ложек, чашек и т. п., производство, принесенное, был» может, еще из древнего Новгорода ([Максимов 1884, с. 304); какие именно волости, я, к сожалению, не знаю).

У котелян много мельниц, и мельница фигурирует почти во всех присловьях о котелянах (о гоголе, о калачах и др.).

Кукары — плотники (ср.: [Куроптев 1881, с. 146)). Эти слова стали почти синонимами. Еще в 1840 г. Александра Фукс писала о царевококшайских (д. Кужары) черемисах: «Редкой черемисин сумеет срубить себе плохую избенку, и всегда нанимают русских, татар, а всего более Кукар(11)[Фукс 1840) (10). Можно думать, что кукара принесли на Вятку свой промысел из древнего Новгорода. Славятся также кукарские валенки. Под именем кукарской плетенки известны плетёнки (коробки для тарантасов) с четыреугольным задком.

10) О старинном обычае привозить скотину см. в статье архимандрита Иосифа «О крестных ходах вятских» (Иосиф 1870, с. 64 — 68). 11) Последнее слово без всяких пояснений; сопоставление кукар с русскими и татарами заставляет думать, что г-жа Фукс приняла наших кукарян, конечно со слов местных черемис, за какую-то особую народность. 
Сарапульцы (горожане) — сапожники; они же мосольники, мослы, мослоглоды (ср.: [Можаровский 1882, с. 94], где ошибочно: мослогляды). Я лично объясняю последние клички сарапульцев также их промыслом. Мосол — обглоданная большая кость. При клееваренном и кожевенном производстве, чем занимаются сарапульцы, действительно приходится иметь дело с мослами. Но можно понимать термин мослоглоды и в смысле «голытьба», «бедняки», принужденные вместо мяса глодать одни кости; в таком смысле голодных самарцев зовут гужееды. Здесь пример двусмысленности присловий, что мы наблюдаем и в следующих присловьях.

Нолинцы — баранники: торгуют бараньей поярковой шерстью (ср.: [Можаровский 1882, с. 94; Мултановский 1903, с. 2). «Баранником» будет и тот, кто ворует баранов.

Орловцы (горожане) — ершееды (ср.: [Можаровский 1862, с. 94]), т. е. рыбаки. Но ерш, ввиду его мизерности, демократическая рыба, так что ершееды можно понимать и в смысле «беднота»; это понимание подчеркивает анекдот, по которому орловцы из одного ерша уху варили и хлебали (слышан мною в гор. Слободском). Кроме того, ёрш означает еще удар (кулаком?), и ершеедами можно назвать также лиц, которым часто приходится кушать ерши этого последнего сорта.

Уржумцы (горожане?) — крапивники (ср.: [Можаровский 1882, с. 94]). Можаровский объясняет это присловье тем, что уржумцы «продают для щей крапиву». Охотно верим такому объяснению, которое и дает нам основание поместить это присловье в отдел «промыслов»; но, например, в Ростовском уезде [Волоцкий 1902, с. 42] крапивниками называют подкидышей и внебрачных детей, вероятно, потому, что их подкидывают часто под заборы (откуда в Глазове бранное подзаборник того же значения), в крапиву. Кроме того, крапивником можно назвать и того, кого часто секут крапивой.

Кайгородцы (жители села, прежде города, Кая) — черепаны: издавна занимаются горшечным ремеслом (ср.: [Куроптев 1881, с. 152]).

О промыслах же говорят эти эпитеты, сделавшиеся нарицательными. Чепецкая стерлядь, от р. Чепцы (приток Вятки), Елабужская белорыбица - от г. Елабуги на р. Каме (12).

12) В Уржумском уезде «худощавых» называют чёхоня вятская (Магницкий 1884. с. 69). Но рыба чехонь, насколько нам известно, в вятских реках не водится.
Лошади— вятки известны были, по Костомарову, еще в XVI в.; по обычному мнению, предки их выписаны Петром Великим из Швеции одновременно с предками воронежских битюгов. В Никольском уезде, Вологодской губернии, под именем вятских свиней известна лучшая порода этих животных: крупная, с висячими ушами [Потанин 1899, с. 203}.

Истобенская капуста - от имени с. Истобенского (Орловского уезда).

Оригинальные, а также вообще любимые, в той или иной местности, народные кушанья — другая излюбленная тема народных присловий, рисующих нам черты быта.
Вятчане, подобно вологодцам и галичанам, слывут толоконниками (ср.: [Даль 1862, с. 357]; [Можаровский 1882, с. 93]). Починовские толоконники, толокомёсы - зовут яранцы починовцев-вятчан.
Можаровский совершенно верно объясняет это присловье тем, что вятчане «делают вкусное толокно и любят его». По этому поводу ходит немало забавных рассказов о вятчанах; их мы приведем в главе об анекдотах (см. гл. VIII, №5, а также № 15-16).

«В Вятке калачи по пятке, в Орлове по корове, а в Котельниче только по мельниче». Здесь любят плотно закусить, чтобы в брюхе не было пусто, да и хлебом богаты: «Вятка хлебу матка» (ср.: [Мултановский 1903, с. 2]). Но знаменитые вятские ерушники известны не только своею величиною, но и своим вкусом.

На Каме не менее известен сарапульский хлеб, который пекут торговки в г. Сарапуле; он, впрочем, идет более на продажу, чем местным жителям.
Вятский солод пользовался столь широкою известностью, что романовский (Ярославск. губ.) дружка половины XIX века расхваливал пиво своего «князя молодого» в таких выражениях: »Солот вятской, хлет(?) казанской, пивовар ярославской; ах! пивце как суслице... ” Кто пивца изопьет, того с ног сшибет» [Кузнецов А. 1902, с. 23].
Пареная рощица не так давно еще продавалась в качестве лакомства на базарах; и в песне поется: «С печи рошшу продала да сарафан завела...» [Грудцын 1904, с. 4].

Под именем вятского чернослива известны паренки из репы (ср.: [Куроптев 1881, с. 63]): репа разрезается на ломтики, запаривается и завяливается или засушивается и в таком виде употребляется как лакомство, преимущественно в холодное время.

Нолинцы — сусленики [Можаровский 1882, с. 94], вероятно, любители «суслича с перчем», которое «привьетчя к серчу».

Елабужцы (горожане?) — гущеники [Можаровский 1882, с. 93] или гущемеры: аршином гущу меряли [Магницкий 1884, с. 17]. О какой гуще идет речь, я, к сожалению, не знаю. Известна новгородская гущща («новгородцы гущщееды»), представляющая собой род густой каши из толченого жита. И есть еще квасная гуща, которую «телята пьют да толще живут».
VII.Характеристики.
Даль приводит, в числе «пословиц русского народа», выражение: «Наугад по-вятски» [Даль 1862, с. 514]. Я не слыхал никогда ничего подобного и долго склонен был видеть туг какое-нибудь недоразумение. Мои сомнения рассеялись, когда я в обстоятельной статье местного автора о говоре осинцев встретил выражения этих последних: «по-вятски; наугад по-вятски», истолкованные автором: «необдуманно, бестолково» [Богоявленский 1896, с. 34].

Хотя осинцы — ближайшие соседи сарапульцев (сивяков), но они не зовут этих последних вятчанами; да и к сарапульцам данная поговорка решительно неприменима. Напротив, для вятчан в собственном смысле она очень характерна. С нею согласны и другие присловья о вятчанах.
Согласно, прежде всего, самое обычное теперь (хотя и новое сравнительно: см. главу IX) понимание прозвища вятчан слепороды - в смысле «ротозеи, зеворотые». Еще по Далю, вятчане не только слепороды, но также и ротозеи [Даль 1862, с. 357]. Яранцы зовут починовцев слепоротая Вятка и вятская ворона. Они же приводят в подтверждение «слепородства» вятчан следующее: 1) вячькой слепень наехал на пень, да и кричит: своротитё! 2) — Эй, будё, Ванчё, полезай на каланчё: будё Богородичю ведут, — в енотовой шубе, да и кольчё в губе! — Медвежатники вели медведя, а слепороды думали, что иконы несут, да и давай звонить во все колокола [Зеленин 1903б, с. 2]. «Вятич (т. е. вятчанин. — Д. 3.) ня авось и хлеб сеет» [Даль 1862, с. 357].

«Авось, небось да как-нибудь» — три известных кита, на которых зиждется практическая философия всего русского народа. Вятчане в данном отношении чисто русские люди, даже более. В них мы наблюдаем какую-то особенную, поэтическую непрактичность, покорность судьбе, граничащую не то с философским фатализмом, не то с житейскою придавленносгию и запуганностию. Эту черту в характере вятчан хорошо изобразил М. Е. Салтыков в словах: «Дороги мне и зыбучие ее (т. е. страны Вятской. - Д. 3.) пески, и болота, и хвойные леса... но в особенности мил населяющий ее люд, простодушный, смирный, слегка унылый или, лучше сказать, как бы задумавшийся над разрешением какой-то непосильной задачи... Бедная эта страна — ее надо любить» [Салтыков-Щедрин 1889,7, с. 454—455]. Вятчанина словно чем-то придавило, ошеломило, и он вечно такой «обулычелый» и бродит, не находя себе места, созерцательный, углубленный в самого себя. Хорошими иллюстрациями служат анекдоты № 9, 15—16 (глава VIII).

Внешность вятчанина вполне гармонирует с этою его созерцательностию, самоуглубленностию. «Серый» на вид, тяжелый на подъем, неловкий, он как бы просыпается от сна, когда вы обращаетесь к нему с каким-либо вопросом, и прежде всего переспрашивает этот ваш вопрос, — словно затем, чтобы дать себе время подумать, собраться с мыслями («раскачаться»).
— Куда едешь, дядя?
— Кто?... я-ту?... Куда еду? баешь... А на Богорочько-о!
Ответил, с потугами, и словно еще волнуется, еще не пришел в себя, выбитый из колеи.
Медленности в движениях соответствует медлительность ума, не отличающегося быстротою сообразительности, но ума глубокого и тонкого. И в этом отношении вятчанин — типичный русский человек, для которого характерна вообще не быстрота ума, а глубина его.

Читатель, пожалуй, обвинит здесь нас в бездоказательности. Мы отсылаем его к анекдотам о вятчанах (гл. VIII). В этих анекдотах, вместе с присловьями, мы прочитали ту характеристику вятчанина, которую даем здесь.
Отмеченные черты характера сближают вятчан с малороссами. Исторически эта близость (она простирается также на говор и лексику) понятна: среди вятчан, бесспорно, много потомков древних новгородцев, а последних еще Костомаров, в настоящее же время проф. Ключевский и академик Соболевский считают выходцами с юга.

О религиозно-мистической настроенности вятчан, сказывающейся в массе суеверий и других «примахов», была речь выше (глава VI).
Вятчанин очень любит семейную обстановку; он нежный отец, часто целую ночь баюкает своих ребятишек, когда его, утомленная дневными трудами и заботами, «баба» спит. В этом отношении вятчанин большой домосед; он не любит покидать свою семью, свой дом. Какой-нибудь володимирец, галичанин (костромской), калужанин, а ближе — кукара и шанчурята с легким сердцем уходят из родного дома на промыслы на целый год, часто более, и легко мирятся с этим. Не то вятчанин. Он не прочь переселиться, если ему плохо живется, на другое место. Он даже любит переселяться, в поисках лучшего (и в этом отношении опять-таки походит на бродячего хохла). Но он везде и всегда ищет себе средств к пропитанию вокруг своего дома. Он целые дни точит ложки, получая за это грошовую прибыль, но нейдет на фабрику. Здесь главный секрет того, почему на Вятке получили столь широкое развитие кустарные промыслы. Здесь же секрет любви вятчанина к лесу, которого он ищет и в своих переселениях: в лесу только и может найти крестьянин заработок, если он не хочет идти «в отход».

Зимогоры, т. е. уходящие на зиму на горы, в Сибирь, а также пермские, уходящие на заработки в Пермь, — это очень новое явление на Вятке. Все они — холостяки, бессемейные. Вообще же оставить на сколько-нибудь продолжительное время свой дом, свою семью для Вятчанина крайне трудно. Переселившийся в Уфимскую губернию жиздринский крестьянин, на слова которого я уже не раз ссылался, зло смеялся над «домоседством» своих соседей — вятчан: «Не хочет-де от своей бабы уйтить, дома сидить, ребят ковыряить...» Сам жиздринец на два года уезжал со своим товарищем в Царство Польское, к Сувалкам, где работал на железной дороге. Дома у него жена и дети, о которых, впрочем, он мало сокрушается.
Кстати замечу, что в душе похвалил домоседа-вятчанина и порадовался за него: подозрительные папулы на лице непоседы-жиздрннца очень прозрачно говорили, какой ужасный подарок везет он своей жене из своей далекой и долгой поездки.

Ничего воинственного, заносчивого, даже тени амбиции или самоуверенности у вятчанина нет. Напротив, глубокое смирение и самое неподдельное добродушие написаны на его лице и сквозят во всем его поведении. Эти черты выражены в шутливом присловье, влагаемом в уста самим же вятчанам: «Мы, вячьки, робята хвачьки (т. е. хватские): семеро одного не боимся, а один на один, так и котомоцки отдадим» (ср.: [Даль 1862, с. 56; Можаровский 1882, с. 93; Мултановский 1903, с. 2]). Смирение, даже незлобивость вятчанина выразились и в том, что они не выдумали, в ответ соседям-насмешникам, таких же насмешек, не любят зубоскалить и в то же время не сердятся на насмешечки по своему адресу, принимая их с тем же философским равнодушием (ср. анекдот № 15-16 и № 1 в главе VIII).
Почтительность вятчан по отношению ко всякому не-крестьянину, снимание шапки перед ним — говорят о том же.

Вятчане — клянчи, уверял меня все тот же жиздринский переселенец; любят-де просить взаймы у соседей, да не любят отдавать. В этих словах много правды. Но тут я вижу прежде всего доказательство того, что у вятчан сильны общественные инстинкты, например, гораздо сильнее, чем у сарапульцев или пермяков. Вятчанин любит просить, но он любит и давать. Работы помочами так широко развиты на Вятке. Общественные пиршества, известные под именами братчина, мольба, микольщина, сохранились до сих пор во всей своей неприкосновенности. Для их сохранения необходима была, помимо силы традиции, и сила общественных инстинктов; эта только сила могла преодолеть разрушительное влияние новых экономических условий.

Нищенство совсем не в характере вятчан. То правда, что у сарапульцев употребляется сравнение: вятской нишшой, но оно употребляется только в выражении поет ровно вятской нишшой. В виду имеется оригинальное пение нищих-слепцов, обычных спутников крестных ходов с «вятскими иконами». Иконы эти приносятся и в Сарапульский край; вместе с ними приходят и «вятские» нищие, со своими духовными стихами.
И. Мултановский пишет еще о сунских нищих (река и село Суна в Нолинском у.), которые-де соперничают по своей назойливости с казанскими сиротами. Я их не встречал.
Профессиональное нищенство отмечено в пределах Вятской губернии в селе Б.Ярковской волости (Вятская Газета, 1901, №4; цитую по «Этнограф. Обозр.» 1901, 1, 184). Если только, то это очень немного, особенно ввиду бедности суровой природы.

Вятчане не глупы. К ним вполне приложима народная пословица: «мужик сер, да ум'от у него никто ие съел». «Взгляните на эти загорелые лица: они дышат умом и сметкою и вместе с тем каким-то неподдельным простодушием, которое, к сожалению, исчезает все больше и больше. Столица этого простодушия — Крутогорск» (т. е. Вятка) [Салтыков-Щедрин 1889, 1, с. 4). Народные анекдоты и присловья трунят только над медлительностию ума вятчан, но самого ума ничуть не отрицают. В них вятчанин рисуется похожим на сказочного Иванушку-дурачка, который, будучи «дурачком», всегда и везде оказывается в конечном результате первым: он ловит жар-птицу, достает живую воду и т.п. и получает руку царевны. Словом, и простота так часто бывает хуже воровства. Характерно, что, по народному присловью, вятчане тоже Вани [Даль 1862, с. 357); Ваньчё - обычное имя вятчанина и в народных анекдотах (№5, 9. 14; глава VIII).

В общем результате вятчане рисуются в народных присловьях и анекдотах в симпатичном виде. Над ними подсмеиваются, но это не язвительный, не злобствующий смех, а добродушный, ласковый; по пословице: «над кем посмеются, того полюбят».

Все сказанное нами о характере вятчан одинаково относится и к котелянам. Последние во многих отношениях еще типичнее. Очень характерно для них то, не выдуманное, а действительно происходившее, событие, которое послужило поводом к появлению присловья о котелянах: молотниковские турки или просто турки (ср.: [Гужавин 1903, с. 2—3]). Приводим рассказ об этом событии, не раз слышанный мною в Яранском уезде, в передаче Ив. Гужавина: «В последнюю русско-турецкую войну в окрестностях села Молотникова (что неподалеку от гор. Котельнича), в июле месяце, во время страды, проходили рабочие с какого-то завода в числе 50-100 человек. Зайдя по пути в деревню, они попросились ночевать, на что последовал отказ. Рабочие повторили свою просьбу и между прочим сказали, что-де «мы ведь не турки». Услышав страшное имя «турки», оставшиеся домовничать старики и дети поняли дело так, что прохожие и есть турки; побежали в поле, где работали остальные члены семейств, и сообщили там, что в деревню пришли турки. Известие это произвело всеобщую панику. Все побросали свою работу и собрались в деревню. Турок не находили. Но известно, что "у страха глаза велики": началось поголовное бегство крестьян и вооружение орудиями крестьянского инвентаря ввиду неожиданно появившегося неприятеля. Были даже случаи самоотверженного патриотизма. Рассказывают, как один крестьянин, приехав с мельницы с возом муки и узнав о нашествии неприятеля, рассыпал всю свою муку по улице, схватил топор и с криком: "Ну, мой Бурко, не доставайся туркам!» — зарубил свою лошадь. Все это еще свежо в памяти и сейчас у некоторых старожилов» [Гужавин 1903, с. 2—3).

Когда внимание человека, особенно «темного», малопросвещенного, сосредоточено на чем-либо одном, тогда этот человек легко видит предмет своих дум и мыслей всюду и везде. Летом нынешнего 1904 года меня в гор.Чистополе серьезно приняли за японца, вследствие чего со мной произошла довольно неприятная история (я поведаю о ней в своих «Письмах кумысника» (Зеленин 1904д]). После, как видно из газет, подобных случаев было очень много, в самых разных углах России, не исключая даже гор. Либавы. При всем том случай с «молотниковскими турками», случай действительный, исторический (только, конечно, несколько разукрашенный стоустой молвой), как нельзя более характерен для жителей Котельнического уезда.

Посмотрим теперь, каковы соседи вятчан.
Яранцы (в узком смысле слова - жители центральных волостей уезда), первые насмешники по адресу вятчан, красносанцы (ср.: [Можаровский. 1882, с. 93]), а также чистоплюи (Мултановский 1903, с. 2]. Вот и все, что ответил им незлобивый вятчанин (точнее, котелянин). Это не насмешка, а простое констатирование факта, не лишенное даже доли почтительности и удивления. Еранчи-красносанчи (по выговору котелян), т. е. красно, модно и красиво одеваются. — «форсят-одеваются и в калошу не сморкаются»: не носят старинных «моршеньков» и «шашмурок» (женские головные уборы, сохранившиеся и теперь в центральных вятских уездах, в местах поглуше), и старомодных «шушунов» и т.п. Городские моды, то правда, проникают и к вятчанам, но гораздо позднее и туже.

Чистоплюи... То же говорится и о ярославцах-красавцах (и лукавцах). Эго прозвище характерно для давших его вятчан, которые в этом отношении опять-таки являются типичными представителями психологии русского народа. Русский человек не признаёт и не любит особенной щепетильности ни в чем. Все «сойдет» — «перемелется, мука будет». В частности, насчет еды: «в брюхе и долото изгниет», «с чистого не воскреснешь, с поганого не растреснёт».
В этом отношении отличаются только сибиряки (к ним нужно относить и наших сарапульцев), которые «российских» иронически зовут чернолапотницы (ср.: [Даль 1862, с. 363]) и которые не считают чистоты излишнею щепетильностию, «чистоплюйством».

Вообще же, по взгляду русского народа, чистота прежде всего нравственное качество, а не физическое. О том говорит уже самый язык. Русское поганый (из латинского paganus) значит собственно «языческий», т. е. нравственно нечистый. Для понятия «физически нечистый» особого термина, в сущности, нет; если мы еще и говорим «грязное белье», то народ выражается «черное белье», т.е. заимствует уже термин из названия красок (и цвет-то взят подходящий: сколько нужно времени, чтобы белье стало «черным»?!). Если мышонок попал в кадушку с медом или маслом, то нужно только «освятить» мед или масло, и они будут вновь «чистыми». Одна капля святой воды может освятить болотную или уличную лужу.

«Тертые» яранцы далеко не так скромны и почтительны, как вятчане. Если последние готовы снимать шапку и кланяться перед всяким человеком в интеллигентном костюме (не говоря уже о светлых пуговицах!), то у яранцев этого нет. В 1900 году я, экскурсируя по Яранскому уезду с этнографическою целью, двигался по следам ездившего «по епархии» преосвященного. И что же? — чуть не в каждом селе крестьяне рассказывали мне о том, как они жаловались преосвященному на свое духовенство. Между тем представители последнего здесь, как и везде, очень почтенные и вполне достойные лица. Один молодой, глубоко преданный своему делу священник принужден был жить в деревне за пять верст от своего села, чтобы с каждой требой ездить в это последнее: несмотря на все требования начальства, сельчане не строили дома своему священнику.

Чтобы покончить с характеристикою яранцев (центральных), нужно еще заметить, что это - порядочные лентяи. Приезжаете вы в село или в деревню, останавливаетесь у какого-либо мужика; сейчас же к вам на квартиру начинают являться мужики, изредка даже бабы, не говоря уже о детях; скоро соберется решительно вся деревня. Любопытство - общая черта русского народа; но ходить в будничную пору глазеть на проезжего будут только лентяи. По поводу этого именно, соединенного с леностию крайнего любопытства яранцев «беглые» и молятся: «от Яранска да от Оханска оборони нас, Господи!». Здесь им трудно проскользнуть незамеченными.

Кукара, на мой взгляд, больше всего напоминают нам древних новгородцев, и именно древненовгородскую вольницу. Мы уже говорили о славе кукар как плотников (гл. VI). Вместе с тем это как бы прирожденные торговцы, бойкие, плутоватые. Уржумское присловье устанавливает такую генеалогию кукар: «черт родил татарина, татарин родил нагорина, нагорин родил кукарина» (Магницкий 1884, с. 69]. Нагорин — житель с. Жерновогорского, или Горы, что около самой слободы Кукарки, только не на р. Пижме, а на р. Вятке. Эта генеалогия, восходящая к нечистой силе, говорит о хитрости и ловкости, а также плутовстве кукар.

Кукара еще большеголовые (ср.: [Можаровский 1882; Мултановский 1903)). Это естественнее всего понимать в смысле «умные» (ср. обычное голова «умный»). Но не исключена возможность, что здесь отмечен народом действительный антропологический признак. А приведенная генеалогия не говорит ли о том, что в крови кукар немало татарской крови, примесь которой легко могла произойти на Вятке?!
Сами о себе кукара, в полную противоположность вятчанам, высокого мнения; им не чужда амбиция: «кукара: знай, кто, мол, я!»
Кукара — пятак пара [Мултановский 1903, с. 2); ср. татара — пятак пара [Гужавин 1903, с. 2). Дикарев приводит воронежскую поговорку: «питак пара» — и поясняет ее так: «1) о неправоте обоих соперников; 2) о дурных качествах супругов» (Дикарев 1891, с. 197]. Значит, присловье это можно понимать: один другого лучше. В виду имеется опять-таки лукавство и плутовство кукар.

Приведем эти слова г-на П. Наумова: «В торговой деятельности кукаряне обнаруживают удивительную деловитость н предприимчивость: иа всем огромном пространстве, которое приблизительно ограничивается с востока р. Вяткой...; нижним течением Ветлуги — с запада; соответствующей частью Волги с юга и, наконец, с севера - линией, проходящей через Котельнич и Ветлугу, без кукар не обходится ни одной значительной ярмарки, ни одного значительного торжка. Они являются на эти торжки и в виде крупных торговцев привозными товарами, и в виде более или менее крупных скупщиков местного сырья... Торговля мелких скупщиков далеко не всегда безупречна с нравственной точки зрения, и вследствие этого на мелких кукарских закупщиков деревенского сырья раздаются жалобы, в большинстве случаев справедливые. Жертвами недобросовестной торговли являются обыкновенно продавцы производители сырья, чаще всего крестъянские женщины» |Наумов 1903. с. 263].

В противоположность домоседам -вятчанам, кукара — самый бродячий народ. Их многочисленные промыслы все носят характер отхожих, и при том исстари. Тот же г-н Наумов пишет: «Кукарянин редко идет на сторону искать применения своему труду наугад, без определенного представления о месте и размерах своего заработка. Давняя привычка к отхожим промыслам развила в них навык к безошибочному определению тех местностей, где их труд более всего нужен и где он более всего ценится» (там же].

Шанчурята — веселые ребята (Мултановский 1903, с. 2]. »Их можно назвать, так сказать, вятскими ярославцами» (там же]. Широко развиты отхожие промыслы. Г-н Наумов заикается «об исторической связи Царевосанчурского края с Ветлужьем» и о близких сношениях здешнего края с Нижегородским Заволжьем (Наумов 1903, с. 249 примеч.], но не доказывает ни того, ни другого.

Сарапульцы, особенно сивинцы, - это, в сущности, сибиряки. Народ умный, с сознанием собственного достоинства, чистоплотный. Почтительности к интеллигентам и к начальству здесь еще меньше, чем у яранцев. «Народ-сутяга», - выражаются о сарапульцах местные сельские интеллигенты, в частности представители духовенства, очень недовольные здешними крестьянами, особенно после смирных вятчан. К тому же даже среди православных сарапульцев (например, в с. Люке) замечаются староверческие тенденции. Духовных здесь зовут синоцки, т. е. синодские, в чем сквозит память о патриаршестве. Крестьяне любят держать в своих руках материальную жизнь своей приходской церкви, хотя особенною религиозностию не отличаются.

Лет 10 -15 тому назад крестьяне Люковского прихода долго спорили к тягались со своим духовенством по вопросу о том, кому принадлежит «ильинское мясо» (т. е. принесенное в Ильин день «под свято»)? По всей Вятской епархии это мясо поступает в пользу духовенства. Тот же порядок существовал и в Люке, только здесь мяса приносят не сотню пудов, как то нередко «в вятской стороне», а всего-навсего пудов 10. Но и эти-то 10 пудов крестьяне старались оттягать у духовенства!

В селе С. Малмыжсхого уезда (в восточной части уезда, тяготеющей к Сарапулу) крестьяне многие годы незаконно пользовались церковною землей. Когда эта земля была отнята у них, то, осердившись на духовенство, здешние крестьяне «стращали» представителей последнего: «Не будет вам теперь ни молебна, ни панихидки!» (т. е. не получат доходов за эти требы).

Еще лет 50 тому назад в с. Люке был обычай служить молебны для каждого человека порознь. Если, положим, десять человек одновременно желают отслужить молебны, то нужно было служить 10 отдельных молебнов, а не все вместе, как это теперь. За молебен духовенству платили по 10 коп. Ввести новые, существующие теперь порядки было крайне трудно: крестьяне очень упирались.

Прозвище сарапульцев гогары (я его слышал всего один раз, в Малмыжском у.) нужно, кажется, понимать в смысле «крикуны, спорщики».

Про Ижевский завод сложилось поверье, что он рано или поздно «провалится скрозь землю»: так буйно здешнее население, заводские «мастеровые».

Елабужцы будто бы вшивики, но при всем том гордые: елабужский мещанин [Можаровский 1882, с. 93].

Малмыжцы — дымники, решетом дым черпали! ((Можаровский 1882, с. 94], который и поясняет: «удаляли решетом дым из избы».) В виду имеются, очевидно, инородцы с их курными избами.

Кай — глухой, медвежий угол, с непроезжими дорогами и полурусским населением. Среди вятского духовенства поговорки: «в Кай на покаяние», «Гидаево (село волостное в Кайском крае. — Д. 3.) — погибаево» [Мултановский 1903, с. 2]. Здешние места рассматриваются как бы местом ссылки.

«Глазовцы - Вотя: много вотяков. «В пирог нагадили. Случилось на обеде у Серкина. Сделал Яков Чирков». Все это - цитата из Можаровского [Можаровский 1882, с. 93]. Откуда он взял все эти подробности, не знаем. Ему в данном случае и книги в руки.
VIII.Анекдоты о вятчанах.
Забавные анекдоты рассказываются только о вятчанах, т. е. жителях центральных уездов, не касаясь сарапульцев, яранцев и т.п. Эги последние, вместе с казанцами и нижегородцами, и являются главными рассказчиками и распространителями наших анекдотов.

Анекдоты о вятчанах имеют уже почтенную древность, хотя вообще история их темна. Можно думать, что уже вскоре после появления гор. Хлынова к жителям его применена была известная легенда, которую древние греки рассказывали о гор. Таренте, а Герберштейн относил к Холопьему городку на реке Мологе.

№ 1. По этой легенде, город основан был холопами, рабами. Последние, в отсутствие своих господ, воспользовались их супружескими правами, а по возвращении господ в страхе бежали и основали, для защиты, свой город. По крайней мере, автор «Повести о стране Вятской» уже знает эту легенду, обижен ею и критикует ее. Они же, вятчане, бывшеи новгородцы..., — пишет этот автор, — называшася, по ихъ, новгородцевъ, оставшихся названiю, беглецами; въ отмщение укоризны ихъ приписаше, что будто имъ из Новагорода на Вятку бежавшимъ, сжившимся съ женами ихъ, новгородцевъ, и детей прижившихъ, а имъ, новгородцемъ, будто бывшимъ на войнЪ, посланнымъ из Великаго Новаграда ( на) 7 лет. И сего во многихъ древнихъ летописцахъ нигдеже обретается: написаша Вятчане, во отмщенiе укоризны новгородцемъ, понеже изъ Новагорода отлучися съ согласiя новгородцевъ, и за повелениемъ ихъ» [Спицын 1883, с. 13].

По вятскому летописцу, таким образом, выходит, что вятчане сами на себя всклепали эту небылицу, да еще всклепали, чтобы «утереть нос» новгородцам, похвастаться перед ними. Конечно, эта легенда известна была только книжным людям, но последние в то время стояли ближе к народу.

№ 2. Другой анекдот о вятчанах увековечен в лубочной картинке. Сахаров приводит присловье: Вятская баталия — и поясняет: «Вятская баталия, говорят, происходила между вятичанами и морским чудовищем» [Сахаров И. 1885, 1, с.277]. Неизвестно, кто эту баталию перенес на лубочные картинки.
В «Русских народных картинках» Д. Ровинского находим подробное описание этой лубочной картинки (с подлинника в Олсуфьевском собрании VI. 1178). В верху картинки надпись: «О баталии Вятцкои. — У иноземцевъ о вартахъ описуютъ, подобно какъ о вяткахъ повествуютъ, аки бы в старые годы въ правду некогда бывало, что вятское гражданство противу серпа воевало, сице ополчаю (т)ся противъ, извсрженои моремъ рыбы скоты жители горада варты, люди видомъ телоги (? — Д. 3.) быть малы породы, а к тому жь еще знатно дураки и уроды». Самая картинка изображает какое-то чудище, вроде огромного хамелеона; на избиение его собрался весь город с вилами, лопатами, кирками, ухватами, граблями, лавками, копьями и всяким оружием. Над воителями поставлены цифры: 1—25, и внизу их 25 смехотворных подписей [Ровинский 1881, 409-413].

№ 3. Сахаров пишет: "Слепородами вятичан прозвали после несчастной их битвы с устюжанами. Это было в 1480 году, когда к ним они пришли, как соседи, на помощь против татар. Вятичане открыли сражение против устюжан ночью, под предводительством Михаила Рассохина, а устюжанами управлял новгородский выходец Анфал. С рассветом дня увидели они, что били своих соседей, а не татар» [Сахаров И. 1885, 1, с. 278].
Здесь Сахаров заимствует, вероятно, из "Повести о стране Вятской», где приводится рассказ о подобном событии под 1418 г. [Спицын 1883, с. 19— 21], рассказ, в котором правда перемешана с выдумками. В других летописях имеется под 1418 г. только краткое указание, что "Анфал Никитичъ убiенъ бысть на ВяткЪ и сынъ его Нестеръ, отъ Михаила Розсохина, iюня въ 12 день». Рычков сообщает об этом событии еще подробнее [Рычков 1772, с. 46]. С этим событием связывают обыкновенный вятский праздник свистунью.

№ 4. Вятичи — ротозеи (новгородцы подпустили под Болванский городок (село Никулицыно) болванов на плотах, вятичи зазевались на них, а новгородцы с другой стороны взяли городок) [Даль 1862, с. 357]. То же из летописных баснословных сказаний.

№ 5. "Вятчане, где-то недалеко от гор. Котельнича. хлебали на р. Вятке толокно. Дело было так. Шел зимою по р. Вятке прохожий Хлын, в сером азяме. Шел он из гор. Вятки. А было это в то время, когда гор.Вятка назывался Хлыновым. И вот вздумал Хлын пообедать. Для этого он тут же на льду, вблизи проруби, выдолбил ножом ямку (колужинку), наподобие чашки, и своей "рукавичей" зачерпнул из проруби водичи, которою и наполнил ямку; всыпал затем "толоконча", разболтал и, прикусывая ярушником, хлебал толокно.
О ту пору ехали мимо мужики, везли толокно. Завидев земляка, извозчики остановились.
— Щё, дядя. поделываешь?... Ликося, толокончё хлебаешь? Хлеб да соль!
- Милости прошаем, - ответил серый азям, а сам знай ложкой только "зафуфыривает".
Разманил азям извозчиков, сняли они свои "малахаи" и почесали затылки. Им тоже захотелось толоконча. Но их была целая артель, а стало быть, и чашка должна быть большая; однако они не задумались. Не долго думая, они всыпали в прорубь целый мешок толокна, благо ложки у каждого были, разболтали кнутовищем и попробовали хлебнуть, но хлебать было нечего: толокно пошло ко дну. Тогда они всыпали другой мешок, который также пошел ко дну. А Хлын в азяме в это время покончил со своим толокном, снял шапку и помолился на восток.
- Кма ли высыпали? — спрашивает он.
— Два мешка, - ответили мужики, почесывая затылки.
-Ликося, какова мерека ухлопали, — сказал азям и пошел своей дорогой.
Долго толковали извозчики, как быть, и один из них, не долго думая, взявши ложку, нырнул в прорубь.
— А ведь он один там толокно-то слачет, - решили мужики и, взяв ложки, один за другим нырнули в прорубь.
По справке будто бы оказалось, что все извозчики были Иваны-Ванчи.
Однако и до сих пор славится вятское толокно, а отсюда и прозвище: «толоконники» (Грудцын 1904, с. 4].
О том же коротко у Можаровского. Я слышал подобный рассказ не раз в Яранском уезде. Гр. Н. Потанин записал то же в Никольском уезде Вологодской губернии [Потанин 1899, с. 525].

№ 6. Вятчане поросёнка на наседала сажали: «чепись-чепись, не то падёшь: курича о двух ногах, да чёпиччя». (Слышал я в Яранском у.) Можаровский относит этот анекдот, вместе с присловьем по поводу его: свиносады, к «уржумцам», что нужно понимать: к уржумским починовцам. Другой раз я слышал тот же рассказ и, по поводу его, присловье поросятники в применении к слобожанам.
№ 7. Колокол из лык плели. «Щё это он не звонит: шлык да шлык?! — А он сшит из лык». — В заключение «колокол с колокольни упал да на крапиве повис». (Слышано мною в Яранском уезде).
№ 8. Онучи на воде сушили. (Слышано мною там же.)
№ 9. «Новину чистили два брата: один-то сидел посредине. День был жаркой. Ель упала на него. «Ваньмо! Как меня охолонуло! Садись-ка на мое место». Товарищ сел, а тот начал ронить ель пряо на него: упала ель и зажала его тут. «Ваньмо! охолонуло ли тебя?» — спрашивает, а тот уже молчит» [Потанин 1899, с. 525]. № 10. «Больно колокольнича-та высока! как это хрёст’от и воткнули?!» — недоумевал вятчанин, смотря на высокую колокольню в гор. Казани. Другой земляк разрешил его недоумение: «а колокольничу-то нагнули да хрёст’от и воткнули: отпустили, она збрындила!» (Слышано мною в с. Люке Сарапульского у.)
№ 11. Был вятчанин в Казани. Захотелось ему купить сахару. Зашел в лавку, а как сахар-то звать, и забыл. Объяснял, объяснял. но все-таки его поняли неладно и дали, вместо сахара, стеариновую свечу. Мужик думает, что это и есть сахар, — грызет, грызет: «мяхко, а не ку-сацця?!» После наш Ваньчё все и вспоминал про Казань: «Да щё это у них, в Казани-ту, и за сахар! ись ево не ловко, в середках веровка!» (Мною - там же.)
№ 12. Пролила вячькая баба чугун кипятку. Заревела, да и давай причитать: «Ой, кабы у меня был сын, да у сына-ту ошшо сын, да кабы я ево заварила, да куды бы я девалась!» (Мною — там же.)
№ 13. Купила вячькая баба на базаре новые ночевки да и велит мужику-торговцу расколоть их: "Расколи, да и сшей: у меня нету мужика-та, — опосли расколюцца, и сшить некому!» (Мною — там же.)
№ 14. "Ваньчё! скажи моей кобыле: тпру! - А сам’от щё? - Да у меня в роту-ту кроха! - Так положь в шляпу! — Да не полезет!» (Мною — там же.)
№ 15-16. "Приехал в Казань из Вятки извозчик Ерема Сухопарый. На постоялом дворе он поймал за рога козу и давай ее "драть арапником ". Коза мечется, ревет, а Ерема знай ее дерет. Увидел это дворник и говорит: — Ты что, толокно, делаешь? ведь коза-то хозяйская! — А мне щё, — отвечает Ерема, — она у меня в Котельниче овес съела. — Ах ты, толокно бестолковое, — горячится дворник, — да ведь коза-то у нас доморощенная, как она могла быть в вашем Котельниче, слепород? — Да это, чуешь, самая и была: и рога, и борода экие же... Эта самая, пучеглазая... а овес дорогой. — Вот доложу хозяину, — не разделаешься! — А мне щё ваш хозеин! — сказал, отпрягая лошадь, Ерема. — Толокно! — обругал дворник и ушел, за ним утряслась и вспоротая коза...

Наступила ночь. Ерема, вместе с другими извозчиками, залез ня верхние нары, где улегся на краю. Извозчики стали его толкать и прижали почти к самой стене. Ерема все подвигался, а потом остановился и сказал: «Хоть убейте, а не двинусь».
— Подвинься! — говорит ему вязниковский извозчик.
— Кто? я-ту? — спрашивает невинным голосом Ерема.
— Да, ты-ту, вятское толокно.
— Ни за щё.
— Почему?
— А потому, — тутотка не послано.
- Вот еще что придумал! в гостях да еще хорошую постелю требуешь... Здесь ведь твоей бабы нет, чтоб те постель послала; такая же, поди, толоконница!
— Кто, баба-ту?
— Да баба-ту.
— Нича, шапкой не сшибешь...
— Не послано, — ворчал вязниковец и, забрав свое изголовье, перевалился через Ерему к стене. Но не успел и ахнуть, как упал на нижние нары, так как верхние до стены не досланы были.
— Обманул, слепород — ругался опомнившийся вязниковец.
— Я щё, я говорил, что до стены не послано, а ты не поверил» (Грудцын 1904, с. 4].

А. Можаровский заканчивает свои заметки о вятских присловьях следующими словами: "Вообще про жителей Вятской губернии — вятчан — ходит множество юмористических рассказов, точно так же, как про пошехонцев... О вятчанах мне известны анекдоты о том, как они корову на баню тащили; как медведя из берлоги тащили; как ездили в Москву смотреть; как царя поздравляли; как лычный колокол сплели (№7); как серп топили (№2); как сальные свечи ели (№ 11); как через реку на бревне переправлялись и проч.... Некоторые анекдоты про вятчан сходны с анекдотами про пошехонцев» [Можаровский 1882, с. 94].

В журнале «Природа и люди» 1903 г. печатался роман Н Н. Соколова «Золотая республика». Роман имеет некоторый этнографический интерес. Действие происходит в Сибири, на золотых приисках. Одни из героев романа, рабочий Степан, живший одно время в Вятской губернии, так рассказывает про вятчан своим товарищам: «Чудной это народ, вятичи. — заключил он (Степан. — Д. 3.) н принялся рассказывать о них потешные анекдоты, как они в трех соснах заблудились: как всемером стреляли из ружья, купленного в складчину, причем один из них, которому не хватило места держаться за ружье во время выстрела, промолвил: «Чать, и моя денежка не щербата»» — и засунул в дуло ружья палец; как, попавши в Москву, они задумали перетянуть к себе в деревню колокольню Ивана Великого, обмотали ее канатами н потащили, н когда при этом лапти у них скользили по льду Москвы-реки, они покрикивали весело: «Подаетча, братчи, подаетча! Понатужь крепчае!"» Рассказал Степан и о том, как, проходя по Волге артелью, они в проруби толокно по очереди мешали и при этом все «с рукам н ногам» перетонули; как они спорили о том, каким способом на высокие колокольни кресты втыкают, пока один из них не догадался, что это делается очень просто: колокольню нагнули и воткнули.(Соколов И. 1903, с. 601].
IX.Из литературной истории вятских присловий.
Разыскания в области литературной истории народнопоэтических мотивов вообще крайне трудны. К присловьям это замечание относится еще в большей степени, нежели к какомулибо иному виду народного творчества.
Мотивы присловий сравнительно мало развиты; в них обыкновенно мало подробностей; а ведь только по деталям и можно решить удовлетворительно вопрос о заимствовании. Кроме того, присловья всего менее отразились в книжной письменности, ввиду чего прошлое присловий для нас еще темнее, нежели прошлое народной песни, сказки и былины.
А. Потебня занимался разысканиями относительно присловья слепороды. В своей статье по этому вопросу [Потебня 1880] он дал богатый сравнительный материал, но к окончательному выводу не пришел, закончив свой очерк словами: «В подобных вопросах лучше нейти далее голого и неудовлетворительного «сравни», чем вдаться в шаблонные объяснения по теории исконной туземности сказок или по теории их заимствования литературным путем от буддистов через монголов или арабов и турок» [Потебня 1880, с. 183].

Мы последуем в осторожности знаменитому ученому. Не будем гадать о заимствованиях или исконности мотивов, а укажем только на напрашивающиеся на сравнение варианты. К сожалению, и в этом последнем отношении мы пока не можем претендовать ня полноту: собирание русских присловий нами еще далеко не закончено; особенно мало сделано по мало- и белорусским присловьям. Присловий нерусских я пока еще не изучал совсем.
Изучая великорусские присловья, мы прежде всего замечаем, что одно и то же присловье нередко применяется к нескольким этнографическим группам. Так, толоконниками, помимо наших вятчан (гл. VI). называют еще вологодцев [Даль 1862, с. 356), костромских галичан [там же] и пошехонцев [Даль 1862, с. 351]. О всех их рассказываются также и очень похожие анекдоты о том, как они мешали толокно в реке (ср. выше. гл. VIII, №5). Толокно употребляется на всем севере России. Великорусы вообще любители толокна, что выразилось и в народной поговорке: «все хорошо, да не как толокно» [Даль 1862, с. 903].

Ершееды, кроме наших орловцев (гл. VI), также осташи [Сахаров И. 1885, 1], селигерцы (Даль 1862, с. 349], белозерцы и псковичи [Даль, 1880, 1, с. 537].
Слепороды, кроме вятчан, пошехонцы [Даль 1862, с. 351], а вне пределов русской земли: в Польше — мазуры, в Германии — гессенцы и швабы (цитаты см.: [Потебня 1880]).
Название вятчан слепородами распространено очень широко, хотя толкуется различно. Вятский старожил К.И.Клепиков рассказывает, как он был в Москве в 1857 году и вел там разговор с московскими купцами. Последние "боялись» ездить по «чугунке» и ездили в Питер по шоссе; «в какой стороне» находится Вятка, они совсем не знали, однако знали, что вятчане слепороды. «Московские старики купцы спрашивают меня: «В которой стороне Вятка?» Сказал и рассказал. «Мы слыхали, вятчан называют слепородами?» — «Да, называют» [Клепиков 1899, с. 8].

Сахаров, приводя это присловье, объясняет его несчастною битвою с устюжанами в 1480 г.; после этой битвы вятчан будто бы и прозвали слепородами (см. выше, гл. VIII, №3).
Даль повторяет коротко то же объяснение, а рядом приводит и другое, «рационалистическое» (по выражению А. Потебни): «у вотяков подслеповатые глаза, у новорожденных же они очень малы» [Даль 1862, с. 357]. В народе теперь слепороды понимается в смысле «зеворотые, ротозеи» (см. выше, гл. VII).
Потебня считает первоначальным значением слова слепород «слепорожденный» [Потебня 1880, с. 170). О мазовшанах и швабах рассказывают, что они, как щенята, родятся слепыми и прозревают только позднее.

Перейдем к народным анекдотам о вятчанах. Относительно анекдотов о толокне в проруби мы уже говорили. Из других наш №12 (глава VIII) рассказывается и в Курской губернии, вне применения к какой-либо этнографической группе. «Адна баба тапила избу. На ету пору и упади с печи палена; она глядела-глядела, да уш как взривет ва всю правду. Збеглась семья: "Што ты, што ты, матушка?" успрашивают у ней дети. "Што кабы я сваю Донюшку аддала замуш, ана п радила сыночка Ивашачку, ён там та сидела ба, иде палена'та упала, вить ано п яго на смирть убила" » [Машкин 1903, с. 107].

Наш № 14 известен и в Воронежской губернии. "Скажы майэй кабыли: тпрру! ато у мине краха ва рту! — Да ты палажы йийо ф шапку! — Ни влезить» [Дикарев 1891, с. 215]. То же у Даля [Даль 1880, 1, s. v. зануздать, с. 610|. В том и другом случае анекдот рассказывается без применения к какой-либо этнографической группе.

Наш №11 известен у малорусских ремесленников. О последних В. Иванов пишет, что у них "существует масса рассказов, где осмеивается «мутиряка» " (т. е. простой мужик. — Д. 3.), традиционно сохранивший завет старинных взглядов и отношений, рассказов, рассчитанных на рисовку, хвастовство культурными привычками и понятиями. «Входе мутирь в лавку и каже: "Продай, панюче, сахмарю". Вин дав свичек полфунта. Иде мужик и ист, а солдат встрывсь и каже: "Чи ловко?" — "Ловко-то ловко, да по середки веревка". Бачь, гнiть мiма, а то иде плавка» [Иванов В. 1887, с. 70].

Наконец, почти все анекдоты о вятчанах рассказываются также и (даже еще прежде) о пошехонцах. Эго отмечено и А. Можаровским [1882, с. 94].
Степан из «Золотой республики» г-на Соколова (см. выше, конец гл. VIII) относит к вятчанам анекдоты, всеми и давно относимые к пошехонцам. О последних еще в 1798 г. была издана особая книжка "Анекдоты древних пошехонцев. Соч. Василия Березайского. СПб., 1798» (цитую по Сахарову). У меня под руками второе издание этой книги, под заглавием: "Анекдоты, или Весёлые похождения старинных пошехонцев. Издание новое, поправленное, с прибавлением повестей о Щуке и о походе на Медведя и с присовокуплением Забавного словаря. Сочинение В. Березайского. СПб., 1821». Здесь мы, между прочим, находим анекдоты о том, как пошехонцы хлебали толокно в реке и перетонули там ([Березайский 1821, с. 65—67); ср. наш №5) и как топили серп ([Березайский 1821, с. 115119]; ср. наш №2).
Сахаров по поводу книги Березайского замечает: «Это собрание пошехонских анекдотов состоит большею частию из произвольных вымыслов, а часть даже переведена с польского» [Сахаров И. 1885, I, с. 292]. Даль о ней же: это — «подражание немецкой (книжке. — Д. 3.), о швабах» [Даль 1862, с. 351]. А. Потебня по поводу этого замечания Даля пишет: "Думаю, что то, что в «Удивительных и забавных приключениях Пошехонцев» действительно заимствовано из нем. «Приключений семи Швабов» «Der Schuiltburger wunderseltsame abenteuliche geschichten" , перенесено на пошехонцев потому, что и они «слепороды», и об них без всякого заимствования исстари рассказывалось почти то же, именно многое, что первоначально рассказывалось о безыменных дураках» [Потебня 1880, с. 173].

Приведенный нами сравнительный материал, а также процитованные рассуждения наших предшественников не дают еще нам достаточных оснований для того, чтобы сделать какие-либо прочные выводы относительно присловий о вятчанах. Здесь я изложу кратко свой общий взгляд на народные анекдоты, сложившийся при изучении мною русских народных присловий вообще.

Большая часть анекдотов сложилась или была заимствована у соседей без применения к какойлибо этнографической группе. Применение произошло позднее, в целях большего реализма. В тех же целях героями анекдотов избирались всегда представители такой этнографической группы, характер и общее обличие которой лучше подходили к содержанию данного анекдота. Похожие случаи из действительной жизни, а отчасти лубочные картинки, раешники и т. п., могли способствовать такому прикреплению анекдотов к известной этнографической группе. Часто, однако, прикрепление это не прочно.

Сходство в характере и общем обличии разных этнографических групп повело к тому, что о всех их одинаково рассказывались одни и те же анекдоты, равно как и применялись к ним одни и те же присловья. Таковы, например, пошехонцы и вятчане.
Сказанное нами выше может служить иллюстрацией к этому нашему взгляду, приводить особые доказательства которого здесь мы не будем. Применению к вятчанам анекдотов о пошехонцах могла способствовать еще одна их общая черта: то обстоятельство, что те и другие слепороды, хотя появление самого этого присловья остается загадочным.
X.История.
Отделенная непроходимыми лесами, заселенная воинственными черемисами и другими инородцами-финнами, Вятка поздно сделалась известною русскому народу, да и теперь плохо знакома жителям центральных губерний. Дороги на Вятку были труднопроходимы, крайне опасны и слишком мало известны. Тогда расстояние от Москвы до Вятки, теперь представляющееся нам сравнительно небольшим, естественно могло войти в поговорку: Бабка от бабки как от Москвы до Вятки [Даль 1862, с. 1012).

Вятка была некогда такою же сказочною страною, как после Сибирь. «Самара», «Таврия», «Дарья-река» и т.п.: с кисельными берегами и молочными реками. О ней ходили разные слухи, подобные тем, какие и теперь у старообрядцев о «Беловодском царстве». Говорили: Вятка всему богатству матка ((Снегирев 1848, с. 62; Сахаров И. 1885, 1, с. 278; В.В. 1887, с. 90]; даже: Вятка - всему миру матка). Живет на Вятке да ходит в однорядке(16) (Снегирев 1848, с. 123]. Так после стали говорить: «Сибирь — золотое дно» и т. п.
Однорядка — праздничное платье.
Еще и теперь жива поговорка: Лекма (село Слободского у.), где денег кма (т. е. тьма), хотя денег там далеко уже до «кмы».
Тогда на Вятку шли одни смелые искатели приключений и богатства, которым снились во сне золотые горы. Ввиду дальности и опасности пути шли, однако, немногие. Итти бы на Вятку, да в кармане гладко (Снегирев 1848, с. 159] — или: идти бы(ло) на Вятку, да лаптей нет (там же; Даль 1862, с. 75].

Для «шестников» и «бродников», для новгородских «ушкуйников» здесь был больший простор. Они свили здесь прочное гнездо, основав независимую республику. « Вятка одна из всех русских земель управлялась без князей; одна сохраняла чистое народоправство и не нуждалась в княжеской власти» (Костомаров 1863, 1, с. 246]. Вятчане оказались «русскими норманнами» (Карамзин). Древние вятчане, эти «злы и кровопролитны человеки», не признавали даже духовной власти. Митрополит Геронтий писал вяггчанам в 1486-1489 г.: »...тамо ваши духовныи дети незаконно женятся, въ роду и въ сватовства и въ кумовствЪ пои маются, а иныи де и пятымъ и шестымъ и до седмаго брака совокупляются» (по списку XVI в. (Геронтий 1841, №97]). Недаром до сих пор здесь говорится: «у нас, на Вятке, свои порядки!»

Как назло, главный город Вятской страны получил имя Хлынов («реки ради Хлыновицы», пишет летописец). Хлын в народном языке означает «плут, воришко» (Даль 1882, 4, с. 568]. И русские люди не замедлили столковать это имя в смысле «город воров, плутов». Книжные люди отнесли к Хлынову старую легенду о беглых холопах (см. выше, гл. VIII, №1). В народе говорили: хлыновские бояре (Сахаров И. 1885, 1, с. 282; Даль 1862, с. 357], что было равносильно с выражением: хлыновские воры. Хлын взял (т.е. пропало); хлыновцы корову в сапоги обули (краденую, чтобы следа не было): вятчане на руку нечисты: вчера с нами ночевали, онучку украли (Даль 1862, с. 357].

В частности, слобожане — грободеры (Можаровский 1882, с. 94] или жидокопы (Даль 1862, с. 357]: слобожанин будто бы откопал труп еврея, полагая, что евреев хоронят с деньгами (там же]. Они же мертвокрады. Это последнее присловье слышал я в г. Слободском с таким объяснением: будто бы не так давно, лет 30-50 тому назад, в городе этом произошел такой случай. К ограде Екатерининской церкви была привязана лошадь с санями. Это подгородный крестьянин привез хоронить маленького покойника, гроб с которым и находился в санях под рогожей. Местный конокрад думал, что тут лежит добро получше, и, пока мужичок ходил по духовным, недолго думая, сел в сани и был таков. Пришли хоронить покойника, — ан его и след простыл... Только на другой день нашли где-то на дороге гроб с покойником, а лошадь с санями так и не нашли. Существует и другое объяснение. И. Мултанов-ский пишет: «Один священник передавал мне, что в Слободском вор обобрал одежду с покойника, но был обличен обрезками, положенными портным в карман покойницкой одежды, которую вор случайно отдал для переделки тому же портному» [Мултановский 1904, с. 2]. Если все это правда, то она доказывала бы, что дети похожи на отцов.

Прошло время. Вятку узнали ближе и увидали, что она богата действительно, но богата не деньгами, а хлебом. Вятка долгое время служила житницей нашего Севера. Тогда поправили старую поговорку («Вятка всему богатству матка») и стали говорить: «Вятка хлебу матка» [ср. Мултановский 1903]. В это-то благословенное время, вероятно, сложились поговорки: в Орлове — калачи по корове, ерушник на копейку да два в придачу, а в Котельниче пироги по мельниче (Мултановский 1903]; ср. выше, гл. VI).

Непременщина — так называют доднесь жителей сел и деревень около Ижевского и Камско-Воткинского завода Сарапульского уезда (например, жителей с. Люка): во время крепостного права они обязаны были непременною службою на заводе.

Котельнич на трех Иванах стоит, как земля на трех китах.
XI.География.
Здесь мы имеем дело, собственно, не с присловьями, а с географическими поговорками. Они характеризуют уже не жителей, а самую местность. Но последняя, в свою очередь, имеет большое влияние на население, почему уместно будет привести здесь и их.
Колянур Кичму в ж..у колонул: села Яранского уезда Колянур и Кичма расположены близко одно к другому, «наискосок». (Слышано мною на месте.)

Спасский колокол к дождю заговорил, выражаются в г.Слободском (Даль 1862, с. 1027]. В виду имеется село Спасское; звон колокола доносится из этого села в город Слободской только при южном ветре, а этот последний в нашем поясе известный предвестник дождя.

Как нам пишет г-н Краев из Митина (Вятского у.), и у них существует примета: «если из с. Волкова слышен звон (8 верст), то будет дождь».
Провалился, как в камской мох (ср.: (Даль 1862, с. 631]), говорят в Пермской губернии о пропавшем без вести, без всяких следов. В виду имеются верховья Камы, с мшистыми и болотистыми берегами. Кама берет начало и протекает сначала по громадным кайским болотам, по тем болотам, на которых растет великолепная кайская брусница (ср.: [Мултановский 1903)). Впрочем, и в других местах Вятской губернии болот очень много; по ним растут превосходные вятские рыжички [Мултановский 1903], настолько мелкие, что они прекрасно проходят в узкое горлышко бутылки (где и сохраняются в маринованном виде).

Сарапульский уезд славится своим медом: сарапульский мед — липовый, белый, рассыпчатый.

В Глазове "семь соборов", это из анекдота, по которому один вотяк насчитал в г.Глазове, в этой «вотяцкой столице», семь соборов, хотя там всего одна церковь: вотяк прошел по всем седьми улицам города, и все они выводили его к собору.
XII.Песни из присловий.
Таких песен для Вятской губернии нам известно две. Обе относятся к окраинам. Одна записана мною в с. Шулке Яранского уезда; в ней мы находим характеристики 19 деревень юго-восточной части Яранского уезда, приходов: Красной Речки, Ернура, Кучки и Пектубаева (волостей: Кадамской, Ернурской н Малощегловской).

Вот эта песня:
Коштаны - мужики(Коштан — спорщик, крикун.)
1) Всё удельишнка (т. е. удельного ведомства. — Д. 3.).
Тише-шепетко проехать —
2) Малокучькински.
’де без отчина починок,
3) То и Краевчи.
'де ка кладики копали,
4) То Крестовиньки.
Чужи грошики считали
5) Кашнуриновчи.
Бобыли-те мужики
6) Селяновчи.
'де высоки-те хоромы,
7) То Иванкурчи.
’де-ка низки-те окошка,
8) То Шалыгинчи.
’де большиё-те дома,
9) Лопавчи.
Зубоскалы - мужики
10) Синьбаевски.
Тегуны-мужики
11) Кугланурчи.
’де широки те штаны,
12) Мацёнски мужики.
'де по новосте починок,
13) Шишурчи.
Скакуны - плесуны
14) Мушински мужики.
Розвалёна-та деревня
15) Кремлёновчи.
’де седые старики,
16) Катерёновчи.
Славны песельнички
17) Бахтинёночки.
Долгополы зипуны
18) Чинданурчи.
Белу рыбушку ловили
19) Кормишоновчи.
Белогриву, сивогриву.
Хвосты вязаныё;
Люди молотить, —
Мы замоцьки колотить;
Люди спать, —
Мы пажитьё (т. е. пожитки, имущество. — Д. 3. ) таскать.
Воза-те накрутили.
Ворота-те ростворили, —
Куды хошь поезжай!

Дадим некоторые пояснения:
2) Поч. Малая Кучка (Прахи то ж) в Малощегловгкой вол., в трех вер. от с. Высокова (Новотроицкого; см.: [Материалы 1893, с. 266]; в «Списке населенных мест Вятской губ.» этого починка нет).
3) Поч. Краевский в Ернурской вол., в Каракшинском обществе [Материалы 1893, с. 42]; без отчина означает: «без фамилии».
4) Крестовиньки — нигде не отмечены; характерно, что в народе уже смеются над исканием клада(19).
5) Кашнур — починок при рч. Пуялке Ернурской вол. Пуяльского общества [Список 1876, №16953].
6) Селяновичи — вероятно, жители какого-то села.
7) Поч. Иваннур при р. Нурме Кадамской вол. Нормомучинского общества [там же, № 16879].
8) Поч. Шалагин при той же речке Кадамской вол. Пектубаевского общества [там же, №16 962].
9) Поч. Лоповский рядом с Шалагиным, на той же речке и в том же обществе [там же, № 16961].
10) Дер. Есинбаева также при рч. Нурме в Лужебелякском обществе [там же, № 16 963].
11) Поч. Кугланур при рч. Нурме в Нормомучинском об-ществе (там же, №16 880].
12) Маченских я нигде не нашел.
13) Дер. Шешурга при ключе Лаканском [там же, №16 995].
14) Поч. Мушинской при рч. Кокшаге, около с. Красной Речки [там же, № 17 710].
15) Рядом с ним поч. Кремленки, при рч. Красной [там же, № 17 711].
16) Катереновцев я нигде не нашел.
17) Бахта, по объяснению песенницы, часть села Красной Речки, поселившаяся сюда из дер. Бахты. Здесь действительно хорошие песенники и песенницы; к ним принадлежит и слепая старуха, со слов которой я записал эту песню: она родом из с.Красной Речки и только замуж вышла в Шулку. Здесь, можно думать, и составлена наша песня.
18) Поч. Чинданур при рч. Красной Кадамской вол. Лужебелякского общества [там же, № 16983].
19) Кормишоновцев я не нашел; «вязаные хвосты», по объяснению песенницы, символ конокрадства; тут-де живут конокрады и воры.

Все перечисленные починки и деревни населены русскими. Жители их съехались с разных сторон.

Другая песня записана в 1893 г. Она только частию принадлежит к Вятской губернии, частию же к пограничным губерниям: Казанской и Уфимской. И записана она вне пределов нашей губернии, а именно в с. Соколках Мамадышского уезда Казанской губ. (хорошо известная вятчанам пристань при устье Вятки), г-жой А. С. Лебедевой, с голоса крестьянки д. Новой Котловки (Мензелинского у. Уфимской губ.). Деревня эта, однако, основана уже в XIX веке выходцами из Вятской губ., а именно нз с. Котловки Елабужского уезда. Есть основание думать, что она составлена в Вятской губернии, тем более что большая часть упоминаемых в ней местностей относятся к нашей губернии.
Песня эта была напечатана В. К. Магницким в в Известиях Общества археологии, истории и этнографии* [Магницкий 1900, с. 236], откуда мы ее и приводим:
1) Гладенькая лошадушка - Шарыгинская;
2) То высока дуга — Щепалинска слуга.
3) Гречушные блинцы - то и Яковлевцы;
4) А Казыльски мужики — настоящи вотяки: Они белочек ловили, гостей потчевали.
5) Сурова подоплека - то Еловская;
6) Язык молодят — Сентяковские,
7) Худенькой халатишка - Елабужской;
8) С закалой калачи — Мамадышевски.
9) Кувыкувакушки — Свиногорски девки-лапушки.
10) В Котловке — люди ловки,
6) А в Сентяке — люди всяки.
11) А в Соколке во селе (вар.: на горе. — Д. 3.)
Тужат девки о себе.
Они тужат, и горюют,
И не знают, как и быть:
В селе некого любить.
12) Афанасовски ребята
Серебром девок дарят —
Кому рубль, кому два,
Мне - полтину серебра.
11) Что Сокольские ребята
Яблок к яблоку набраты;
Все пошили дипломаты;
Распахнулись их и полы —
У них вышиты подолы.
13) А Граханские ребята — Уж каки они горбаты!...


1) Шарыгин (ум. 1830) и
2) Щепалин (ум. 1855) — помещики Елабужского уезда; в дер. Старой Мурзихе Козыльской волости называются по их фамилиям улицы: Шарыгина (вотчина) и Щепалина.
3) Яковлева - русская дер. Козыльской же вол. (жители ее «сивяки»: см. выше, гл. IV).
4) Казыли - русская дер. на левом берегу Вятки.
5) Елово (татарское Джаловай) на р. Вятке в Черкасовской вол. Елабужского у.
6) Сентяк на р. Каме (Покровское) село Лекаревской вол. того же уезда.
8) Гор. Мамадыш — Казанской губ. 9) Свиные Горы — село на Каме Казыльской вол.
10) Котловка там же.
11) Сокольи Горы — село Мамадышского у. на р. Каме.
12) Афанасово (Покровское) — село Мензелинского у. на р. Каме.
13) Грахань — дер. Мамадышского у., около устья р. Вятки.



Прочитывая вновь свой очерк, я вижу его неполноту, хотя ради некоторой цельности я включил в него немало своих наблюдений, не имеющих непосредственного отношения к присловьям. Вижу шаткость некоторых своих объяснений и предположений, неточность других... Все это побуждает меня вновь обратиться к читателям с покорнейшею просьбою о присылке дополнений и поправок. Всякие сообщения будут принимаемы с глубокою благодарностию.

5 августа 1904 года
Юрьев (Дерпт)


Дмитрий Константинович Зеленин
Дата рождения 21 октября (2 ноября) 1878
Место рождения с.Люк, Сарапульский уезд, Вятская губерния, Российская империя
Дата смерти 31 августа 1954
Место смерти Ленинград, СССР
Научная сфера этнография
Место работы Харьковский институт народного образования,
СПбГУ (ЛГУ)
Альма-матер Юрьевский университет (1904)
Учёное звание член-корреспондент АН СССР(1925)